Воспоминания о К Марксе и Ф Энгельсе (Часть 2)

О том, каким превосходным лингвистом был Энгельс, вы можете судить по следующему факту: как-то утром мы завтракали у себя в отеле. Энгельс сидел слева от меня, а моими соседями справа были два незнакомца: один - седой старик, другой - средних лет. Энгельс шепнул мне: "Осторожно, не разговаривайте со мной, эти двое - русские шпионы", а затем, насмешливо улыбаясь этим господам, громко сказал что-то по-русски, из чего я уловил только слово "русский". Незнакомцы сделали вид, что не слышали того, что сказал Энгельс, и замолчали. В следующие дни я убедился, что Энгельс был прав: я видел, как эти два субъекта все время околачивались вокруг помещения, где заседал конгресс, а в отелях, где остановились делегаты, шпионы усердно приглядывались и прислушивались. Энгельс изучал русский язык, когда ему уже перевалило за 60 лет, - подвиг, непосильный для таких стариков, как я. Сам я после 50 лет не изучил ни одного нового языка, хотя и овладел английским, на котором до приезда в Нью-Йорк разговаривать не мог.

Отчет был написан на английском, французском и немецком языках. Это был довольно объемистый документ, и, насколько я помню, его содержание сводилось к тому, что положение нашей организации во всем мире далеко не блестящее, особенно в финансовом отношении, поскольку во многих странах у нее мало членов,

145

уплативших свои взносы. О русских членах Интернационала вообще не упоминалось, поскольку из вашей великой страны членские взносы не поступали. Так как некоторые делегаты из Италии и Испании не знали никакого языка, кроме своего собственного, меня назначили переводчиком на испанский и итальянский языки и я немало потрудился, переводя весь доклад, а также все замечания и вопросы с мест, на которые Маркс и Энгельс подробно отвечали.

Маркс говорил не очень гладко, он не был особенно эффектным оратором. Энгельс обращался к аудитории в разговорном тоне, в его выступлениях было много сарказма и юмора, "в стиле буршей", как мы, немцы, обычно определяем беседу студентов. Маркс, когда говорил, иногда ронял монокль и, не спеша, водворял его на место, на правый глаз. Хотя ему в то время было пятьдесят пять лет, он был еще очень крепок физически, в густых волосах и бороде только пробивалась седина. У него был смуглый цвет лица, ничто в его внешности не выдавало его еврейского происхождения. Еще в университете товарищи дали ему прозвище "Мавр". Американские юнцы, вероятно, окрестили бы его "негром". Его жена и дети всегда называли его "Мавром", видя в нем скорее веселого товарища, чем сурового и властного главу семьи.

После того как доклад Совета был зачитан и переведен, его передали комиссии по организационным вопросам. Затем были зачитаны и частично обсуждены доклады из разных стран, причем многие делегаты сделали только устные сообщения. Как видите, моя должность переводчика далеко не была синекурой, мне все время приходилось быть "на посту", а, кроме того, я ведь был председателем специальной комиссии, которой поручено было доложить конгрессу свои выводы относительно обвинений в подрывной деятельности, выдвинутых Генеральным Советом против Бакунина и Гильома.

В состав этой комиссии, работавшей по вечерам после заседаний, входили делегаты Люкен, Вальтер, Спленгар, Вишар и я. Нам передали огромное количество писем, печатных документов, отчетов и т. п., и мы пять дней до поздней ночи разбирались во всем этом материале, прежде чем прийти к определенному решению.

146

О том, что произошло однажды вечером во время заседания нашей комиссии, когда один из членов Альянса грозил застрелить меня, я рассказывал в своем письме к Бартону * и нет необходимости повторять это здесь. Добавлю только, что человек, который грозил мне револьвером, носил обычно в виде пояса красный шелковый флаг, который он, очевидно, собирался развернуть в тот момент, когда во всем мире будет провозглашена Социальная Революция. [...]

ЭПИЗОД