Воспоминания о К Марксе и Ф Энгельсе (Часть 2)

"Позаботьтесь лишь о том, чтобы пакет не попал в нежелательные руки. Вы же знаете, во Франции сейчас действует закон военного времени. Лучше всего спрячьте его среди белья. Полиция господина Луи Наполеона такая же, как и в любой монархии; а посему - будьте осторожны! Один приезжий, четыре дня назад покинувший Ливорно, передал нам это для дальнейшей пересылки. Речь идет о некоем синьоре Сарпи, итальянце, - вот на этом листке, который вы должны сберечь, его адрес. В Париже не держите пакет долго у себя. Для передачи изберите вечерние часы, так будет менее заметно. Если в доме будут отрицать присутствие адресата, скажите следующее: La verrue de Tom disparaitra au bout d'une quinzaine (через две недели у Тома сойдет его бородавка).

При помощи этого "Сезама" двери тотчас же распахнутся перед вами".

Я доставил пакет в целости и сохранности в Париж и весь день таскал его с собой. Но он прямо жег мне саквояж. Наконец настало подходящее время передать его. Едва простившись с Гейне, я сразу же взялся за выполнение данного мне поручения.

Было между восемью и девятью, по бульварам от церкви Св. Мадлен до ворот Сен-Мартен бушевала шумная ярмарка, всегда веселая праздничная толпа. Словно раскрывшиеся желто-красные тюльпаны, необозримо длинными рядами мерцали в своих канделябрах языки газового пламени, будто тучи светляков пролетали мимо тысячи фонарей карет. Как фантастические замки, сверкали магазины, заполненные вплоть до мезонинов коврами, пледами, бронзой, вазами и сверкающими ювелирными изделиями. На тротуаре перед театрами и кафе теснилась толпа. Была мягкая зимняя ночь.

Я покинул все это и сквозь лабиринт старого города и по мостам через Сену отправился выполнять свое поручение. Адрес, полученный мною от Маркса, привел меня на самую окраину предместья Монсо. Поднявшись по улице Сен-Жак, я миновал Пантеон, купол которо

129

го, поддерживаемый колоннами, неярко поблескивал в зимнем тумане, и вскоре оказался в одном из самых неприглядных кварталов Парижа. Все теснее становились здесь переулки, темные и грозные, словно скалистые ущелья; из них можно было видеть лишь узкую темно-серую полоску неба. Я попал на улицу Муффетар, в квартал нищеты. Странный мир! Кругом кишмя кишат люди, и кажется, что они говорят на каком-то своем языке, каждый дом напоминает развороченный муравейник. Здесь не увидишь сюртуков, здесь сплошь царят блузы, береты сдвинуты набекрень на черных растрепанных волосах мужчин. Женщины в немыслимых чепцах бранятся и кричат; дети в лохмотьях шумно возятся у сточных канав. Тусклый свет, проникающий сквозь занавеси погребков, падает на сырую мостовую, из них слышатся шум и пение, воздух отдает запахом спиртного и гари. Над дверьми висят фонари, под ними колышутся исписанные цифрами листки: здесь торгуют разбавленным вином по цене два и четыре су за литр. В каждом доме разложены товары странных сортов; в этих трущобах скапливаются старая железная посуда, поношенная одежда, немыслимая разнокалиберная утварь. Прямо на окнах развешаны рваные рубашки и заплатанные платья. Там и сям выставлены на продажу фрукты и мясо самого ужасного вида. Посреди улицы толпится много людей, по большей части мужчин, - все дикой внешности, черноглазые и чернобородые. За освещенными окнами до глубокой ночи работают женщины и девушки. Все здесь бедно, но никто не протягивает руку за милостыней. Это - тот самый пресловутый квартал, который выставляет своих людей при любом восстании; вскинув на плечо старое ружье, заряженное свинцом или гвоздями, рабочий выходит, едва только "начинается".

Когда здесь вновь забьет барабан? - подумал я, подходя к угловому дому по улице Koпо. Наконец-то я нашел дом, на третьем этаже которого должен жить мой итальянец. Наружная дверь оказалась незапертой, но в передней темнота, хоть глаз выколи. Я чиркнул спичкой и по крутой, узкой лестнице со сбитыми ступеньками поднялся наверх. Впечатление было такое, словно я находился в шахтном стволе рудника.

130

Добравшись до третьего этажа, я наконец нащупал рукой дверную ручку. Я постучал и оказался в кухне, навстречу мне вышла старая служанка в белом чепце.

- Синьор Сарпи? - спросил я.

- Такого не знаю, - ответила она.

- Очень сожалею. Впрочем, через две недели бородавка у Тома сойдет.

- Ах, так! Тогда входите.

Служанка постучала в соседнюю дверь.

Судя по виду дома, я ожидал, что попаду в самое жалкое из жилищ, но на деле оказалось не так. Я стоял в уютной, чистой комнате. Я увидел черное кресло, софу, застеленную шотландским пледом; на стене висело зеркало. У заваленного книгами, газетами и разного рода рукописями стола, на котором горела лампа, сидел мой итальянец и писал.

Он приподнялся - это был стройный человек лет сорока, с черной окладистой бородой. Это лицо, на первый взгляд совсем ничем не примечательное, выражало глубокую серьезность и пытливую вдумчивость. Я вручил ему пакет. Синьор Сарпи чуть взвесил его на руке, вмиг оглядел, все ли в порядке...

"Вы прямо из Кёльна?" - спросил он, жестом приглашая меня присесть на софу.

- Прямо оттуда.