Затем Энгельс сказал, что ждет от меня "обычного" вопроса о смысле письма Маркса в "Отечественные записки" 331 и недоумевает, что же в этом письме неясного, так как Маркс совершенно ясно высказал свое и его, Энгельса, убеждение в важности совпадения достижения власти социал-демократией на Западе с политической и аграрной революцией в России. А кроме того, Энгельс желал бы, чтобы русские - да и не только русские - не подбирали цитат из Маркса и его, Энгельса, а мыслили бы так, как мыслил бы Маркс на их месте, и что только в этом смысле слово "марксист" имеет raison d'etre *. Относительно же шансов совпадения достижения западноевропейской социал-демократией власти и аграрно-политической революции в России он (Энгельс) должен признаться, что именно этот вопрос его всего более тревожит, а именно: осуществится ли то и другое без европейской войны? Вот вопрос вопросов всемирной истории. От его разрешения зависит прежде всего: сумеет ли, то есть сможет ли, немецкая социал-демократия как следует использовать достижение ею власти, что произойдет в том случае, если власть достанется ей не в результате европейской войны; а в противном случае Энгельс не может без ужаса думать, что ждет и западную социал-демократию, и Россию, хотя и уверен, что политического господства буржуазии в Германии нельзя представить себе. В следующий раз Энгельс попросил меня сжато резюмировать методические * * разногласия между Плехановым и народниками. Он поморщился при упоминании о "субъективном методе в общественных науках", Лаврова разрешил не излагать, сближение дарвинизма с оперетками Оффен-баха и еще кое-что из Михайловского признал не лишенным остроумия, но когда я воспроизвел плехановские отзывы о трудах Н. И. Кареева, Энгельс подвел меня к
* - право на существование. Ред.
** то есть методологические, философские. Ред.
86
одному из книжных шкафов, показал экземпляр диссертации Кареева о крестьянском вопросе во Франции, полученный Марксом от автора, сказал, что и Маркс, и он лично признали этот труд очень добросовестным и "eine bahnbrechende Leistung" *, и посоветовал мне - да и Плеханову - принять это к сведению, какова бы ни была неясность почтенного историка в принципиальных и даже методологических вопросах. Я был вынужден признать, что Энгельс прав, и сделал соответствующие выводы. Энгельс сказал, что он с интересом прочитал бы "sachliche" (по существу) возражения против народников-субъективистов в "Neue Zeit", но что по этому поводу он не считает стоящим выступать; комментировать письмо Маркса в "Отечественные Записки" считает совершенно излишним ввиду самоочевидности смысла этого письма для всякого непредубежденного читателя и недостаточности какого бы то ни было комментария для читателей предубежденных: комментарий вызвал бы новые разногласия, стороны опять аппелировали бы к нему же и т. д.
В следующий раз зашла речь о ранних произведениях Маркса и Энгельса. Сперва Энгельс очень смутился, когда я выразил интерес к этим ранним произведениям, и упомянул, что ведь и Маркс писал в студенческие годы стихи, но что эти стихи вряд ли могут кого-либо интересовать **... Затем он спросил, какие именно ранние произведения Маркса и его интересуют Г. В. Плеханова и его единомышленников и чем, собственно, вызван этот интерес? Неужели недостаточно отрывка о Фейербахе 395, по его, Энгельса, мнению, наиболее содержательного из этого "старья"?
Я привел все эти аргументы Г. В. Плеханова в пользу наискорейшего издания всего философского наследия Маркса и их совместных трудов. Энгельс сказал, что он не раз слышал об этом от некоторых немцев, серьезности интереса которых к этому "старью" он не имеет никакого основания не доверять, но что он предлагает
* - "пролагающим путь произведением". Ред.
** Когда я давал Г. В. Плеханову подробный отчет о разговорах Энгельса со мною, он объяснил это непонятное для меня смущение Энгельса предположением, что речь идет о его поэтических произведениях, которые будто бы грозил раскопать кто-то из немцев. (Прим. авт.)
88