Воспоминания благовоспитанной девицы

Закончив второй, то есть предпоследний, класс, — мне было тогда пятнадцать с половиной, — на праздники 14 июля я поехала с родителями и сестрой в Шатовиллен. Тети Алисы уже не было в живых, и нас поселила у себя тетя Жермена, мать Титит и Жака. Жак был в Париже и сдавал устный экзамен на бакалавра. Титит мне очень нравилась: она была свежая, с красиво очерченными пухлыми губами и прозрачной кожей, сквозь которую было видно, как пульсирует кровь. Помолвленная с другом детства, восхитительным юношей, обладавшим неимоверно длинными ресницами, она с нетерпением ждала замужества и не скрывала этого, некоторые наши тетушки шептались между собой, что наедине с женихом Титит ведет себя плохо: очень плохо. В вечер нашего приезда, после обеда, мы отправились с ней вдвоем погулять по аллее, примыкавшей к саду. Присев на каменную скамью, мы не знали, что сказать друг другу: нам всегда было как-то не о чем говорить. Титит подумала минуту, потом с любопытством посмотрела на меня. «Тебе действительно хватает твоей учебы? — спросила она. — Тебе так хорошо? Ничего другого тебе не хочется?» Я покачала головой. «Мне этого хватает», — ответила я. И это была правда: завершив учебный год, я не видела впереди ничего, кроме следующего учебного года и экзаменов на степень бакалавра, которые надо было сдать хорошо. Титит вздохнула и снова погрузилась в свои свадебные мечты, которые заранее казались мне пустыми, несмотря на всю мою к ней симпатию. На следующий день приехал Жак: он сдал и весь светился гордостью. Он повел меня на теннисный корт, предложил перекинуться мячом, а потом разбил меня в прах и непринужденно извинился, что использовал меня в качестве «пенчинг-бола». Я понимала, что уже не слишком его интересую. Однажды я слышала, как он с восхищением отзывался о девушках, которые, учась в университете, находят время для игры в теннис, выходят по вечерам, танцуют, хорошо одеваются. Впрочем, его пренебрежение меня не задевало: я не страдала от того, что неловка в игре, что у меня допотопного кроя платье из розового эпонжа. Я стоила больше, чем эти расфуфыренные студенточки, которых Жак предпочитал мне: однажды он это заметит.

Я начала выходить из трудного возраста; нисколько не сожалея о детстве, я всеми мыслями устремилась в будущее; оно было еще за горами и не пугало меня, но уже зачаровывало. В то лето я предвкушала его с особым упоением. Я садилась на глыбу серого гранита, которую годом раньше открыла на берегу озера в Грийере. В водную гладь, по которой плыли облака, смотрелась мельница. Я читала «Археологические прогулки» Гастона Буассье^{109} и думала о том, что однажды тоже буду гулять по Палатинскому холму. Облака в озерных глубинах окрашивались розовым; я вставала, но никак не решалась уйти и стояла, прислонясь к орешниковой изгороди; вечерний ветерок шевелил бересклет, щекотал меня, хлестал, и я подставляла лицо его ласке или его напору. Шелестел орешник, и я угадывала его предсказание: меня ждут, я жду сама себя. По мне струились блики света, и мир лежал у моих ног, как большой ручной зверь; я улыбалась на прощание моему отрочеству, которое завтра умрет и воскреснет только в день моей славы. Никакая жизнь, ни одно мгновение никакой жизни не смогло бы сдержать обещаний, которыми я будоражила свое наивное сердце.