Воспоминания благовоспитанной девицы

В то время как решалось мое будущее, Заза вела борьбу за свое счастье. Ее первое письмо дышало надеждой. Следующее было уже менее оптимистичным. Поздравив меня с получением степени агреже, она писала: «Мне особенно тяжко в этот момент быть далеко от вас. Мне так необходимо переговорить с вами, коротко, не вдаваясь в детали и не слишком копаясь в собственных мыслях, о том, что вот уже три недели составляет все мое существование. Наряду с минутами радости, я до последней пятницы переживала главным образом страшную тревогу и множество трудностей. В пятницу я получила от Праделя довольно длинное письмо, где многое сказано и многие фразы служат мне неопровержимыми доказательствами; за них я могу ухватиться в борьбе с собственным сомнением, от которого никак не могу избавиться полностью. Я мирюсь, почти без труда, с довольно серьезными трудностями, с невозможностью говорить об этом с мамой, по крайней мере теперь, с перспективой долгое время ждать, пока мои отношения с П. прояснятся окончательно (и мне это совсем даже не важно, настоящее так переполняет меня, что мне больше ничего и не надо). Самое тяжкое — эти сомнения, метания, эта внезапная пустота, такая безысходная, что я иногда думаю, уж не сон ли все то, что случилось. А когда радость возвращается ко мне во всей своей полноте, мне становится стыдно, что я по своему малодушию уже не верила в нее. Притом мне нелегко связать П. теперешнего с тем, каким он был три недели назад, я с трудом соединяю в своем сознании его письма и те относительно недавние встречи, когда мы были еще такими далекими друг для друга и такими загадочными. Порой мне кажется, что все это какая-то игра, что все вдруг вернется в реальность, в безмолвие трехнедельной давности. Как же я теперь увижусь с ним, не поддавшись желанию убежать, ведь я о стольком ему написала, и так легко написала, а сейчас я и рта не осмелюсь открыть, — такую робость, я чувствую, вызовет у меня его присутствие. Ах, Симона, что же такое я вам пишу, как нескладно говорю обо всем. Только одно заслуживает, чтобы быть сказанным: бывают чудесные минуты, когда все сомнения и трудности исчезают куда-то, как нечто, не имеющее смысла, и я ощущаю лишь неизменную глубокую радость, она поднимается во мне над всеми печалями и заполняет меня всю. Тогда одной только мысли о том, что он существует, достаточно, чтобы растрогать меня до слез, а когда я думаю, что он существует отчасти для меня и через меня, я чувствую, как мое сердце почти останавливается с болью, не в силах выдержать распирающее его громадное счастье. Вот, Симона, что сталось со мной. Мне не хочется сейчас рассказывать вам о той жизни, которую я здесь веду. Огромная радость, сияющая внутри меня, порой придает в эти дни цену вещам незначительным. Но в общем-то я устала от того, что вынуждена, несмотря на бурную внутреннюю жизнь и огромную потребность в одиночестве, как и прежде совершать прогулки по окрестностям, играть в теннис, бывать на чаепитиях, участвовать в развлечениях. Приход почты — единственный важный момент за весь день… Я люблю вас, как никогда прежде, дорогая моя Симона, и остаюсь всей душой с вами».

Я ответила ей длинно, обстоятельно, стараясь морально поддержать, и на следующей неделе она прислала мне новое письмо: «Безмятежно счастливой — вот какой я становлюсь, моя дорогая, дорогая Симона, и как это хорошо! Во мне теперь есть уверенность, на удивление спокойная уверенность, овладевшая мною целиком, победившая все мои сомнения, и ничто не в силах ее разрушить. Когда я получила ваше письмо… я еще не избавилась от тревоги. У меня еще не было необходимого доверия, чтобы правильно воспринимать очень нежные, но очень сдержанные письма, которые писал мне Прадель, и я только что тогда, поддавшись безрассудному пессимизму, отправила ему письмо, которое он мог без преувеличения расценить как «немного жестокое». Ваше письмо вернуло мне жизнь… С того момента, как я его получила, я остаюсь мысленно с вами, с вами же я прочла письмо, полученное от Праделя в субботу; оно довершило мою радость, оно сделало ее такой легкой и свежей, что вот уже три дня к ней добавляется веселость восьмилетнего ребенка. Я боялась, что из-за моего необдуманного письма горизонт вновь затянется туманом, но он так умно на него ответил, что, напротив, все вновь стало легко и прекрасно. Я и не думала, что можно так вот восхитительно ворчать на людей, нападать ни них, оправдывать и так же весело и мило их убеждать, что все просто, все великолепно, и надо в это верить».