Воспламенение

— Нет, — говорит он. — Я не могу нести их обоих. Мои руки не работают. — Это правда, его руки неудержимо дергаются. Они пусты. Из трех трезубцев у него остался один, и тот находится у Пита. — Мне жаль, Мэг, я не могу сделать этого.

То, что происходит потом, случается настолько быстро, что я даже не могу помешать этому. Мэг поднимается, оставляет поцелуй на губах Финника и хромает прямо в туман. Мгновенно ее тело охвачено дикими искривлениями, и она опускается на землю в ужасном танце.

Мне хочется кричать, мое горло горит огнем. Я делаю один бесполезный шаг в ее сторону, когда слышу выстрел пушки, понимая, что ее сердце остановилось, она мертва.

— Финник? — зову я хрипло, но он уже уходит, продолжает свое отступление от тумана. Перетаскивая свою нерабочую ногу, я иду, шатаясь, за ним, не имея ни малейшего понятия, что еще можно сделать.

Время и пространство теряют смысл, поскольку туман, похоже, вторгается в мой мозг, делая все вокруг нереальным. Какая-то глубоко сидящая животная потребность выжить заставляет меня идти за Финником и Питом, продолжать передвигаться, несмотря на то, что я, вероятно, уже мертва. Часть меня мертва или, определенно, умирает. И Мэг мертва. Это то, что я знаю, или, может быть, мне кажется, что знаю, потому что в этом вообще нет никакого смысла.

Лунный свет сверкает на бронзовых волосах Финника, вспышки жгучей боли разрывают меня, нога превращается в дерево. Я следую за Финником, пока тот не падает на землю вместе с Питом, по-прежнему сидящим на нем. Я, похоже, не могу остановить свое движение и просто иду вперед до тех пор, пока не спотыкаюсь об их распростертые тела и не падаю в общую кучу. Вот оно, то, где и как мы все умрем, думаю я. Но мысль абстрактна и гораздо менее тревожна, чем агония моего тела. Я слышу, как стонет Финник, и пытаюсь оттащить себя от остальных. Теперь я вижу стену тумана, которая стала жемчужно-белой. Может, это из-за того, что мои глаза не могут сфокусироваться, или из-за лунного света, но туман кажется изменяющимся. Да, он становится все толще, как будто прижимается к стеклу и вынужден сгущаться. Смотреть мне все труднее, но я вижу, что пальца-щупальца больше не высовываются из него. На самом деле, он вообще остановился. Как и другие ужасы, которые я видела на арене, оно достигло конца своей территории. Или распорядители Игр решили не убивать нас пока.

— Он остановился, — пытаюсь сказать я, но из моего распухшего горла выходит только ужасный каркающий звук. — Он остановился, — говорю я снова, и в этот раз у меня, вероятно, получается более четко, потому что Пит и Финник поворачивают головы в сторону тумана. Теперь он начинает медленно подниматься вверх, будто засасываемый в небо. Мы наблюдаем за ним, пока его полностью не затягивает, не остается ни единого клочка.

Пит откатывается от Финника, который переворачивается на спину. Мы лежим там, задыхаясь, подергиваясь, в наши разумы и тела вторгся яд. Спустя несколько минут Пит неопределенно указывает наверх:

— Обезны.

Я смотрю и нахожу пару, которая, как я предполагаю, является обезьянами. Я никогда не видела живую обезьяну, они не водятся в лесах у нас дома. Но я, вероятно, видела их изображения, или на одних из Игр, потому что, когда я вижу этих существ, в голову мне приходит то же слово. Мне кажется, у них оранжевый мех, хотя трудно сказать, и они размером примерно с половину взрослого человека. Я считаю обезьян хорошим знаком. Конечно, они не бродили бы вокруг, если воздух был бы смертелен. Некоторое время мы спокойно наблюдаем друг за другом, люди и обезьяны. Затем Пит встает на колени и ползет вниз по склону. Все мы начинаем ползти, потому что ходьба сейчас представляется таким же подвигом, как полет. Мы ползем, пока лозы не сменяются узкой полосой песчаного пляжа и теплой водой, окружающей Рог изобилия, в которой мы моем свои лица. Я отдергиваюсь, словно от огня.

Соль на рану. Впервые я по-настоящему понимаю это выражение, потому что соль в воде делает боль в моих ранах настолько ослепляющей, что я почти теряю сознание. Но есть и другое ощущение — вытягивания. Я экспериментирую, осторожно помещая руку в воду. Мучительно, да, но в меньшей степени. И сквозь синюю воду я вижу молочно-белое вещество, выходящее из ран на коже. С той же скоростью, с какой уменьшается белизна, уходит боль. Я расстегиваю ремень и сдираю свой комбинезон, который теперь не сильно отличается от продырявленной тряпки. Моя обувь и нижняя одежда необъяснимо не повреждены. Потихоньку я опускаю в воду по небольшому кусочку тела, пока яд вытекает из моих ран. Пит, кажется, делает то же самое. Но Финник, отступивший от воды после первого же прикосновения, лежит ничком на песке, не желая или не имея сил очистить себя.