Воспитание под Верденом

Лейтенант вынимает нож, разрезает одним рывком шпагат, раскрывает посылку. Тут лежит, завернутое в кожаный, хорошо знакомый ему коричневый бархатный жилет, то, что осталось на земле от Кристофа и что — в этом не приходится сомневаться — уже было распределено среди его врагов: часы, автоматическая ручка, нагрудный мешочек, маленькое змеевидное кольцо, бумажиик, тетрадь для записей, принадлежности для курения.

Тяжело^дыша, с трудом сохраняя спокойствие, Эбергард Кройзинг, упершись стиснутыми кулаками в стол, смотрит на имущество мальчика. Он, Эбергард, не был хорошим братом — во всяком случае Кристофу нелегко было с ним уживаться. Младших братьев и сестер обыкновенно не люЛпиь, мечтаешь безраздельно пользоваться любовью родителей, сосредоточить их нежность на одном лишь себе. Но так как устранить последыша невозможно, то стремишься его хотя бы поработить. Горе ему, если он не сдается. Разве пе бывает, что детская превращается в маленький ад? Да, бывает и так. Мальчишеские мозги изобретательны на выдумки, на инстинктивное применение самых неприглядных средств борьбы. Так было всегда — повсюду, не только у Кройзингов. Если родители вмешивались, более слабому приходилось еще хуже. Это продолжалось до тех пор, пока братья постепенно отрывались от дома, попадали в разные жизненные условия, и тогда наступало холодное равнодушие старшего брата к младшему. Лишь много позже, во время студенческих каникул, вдруг открываешь в маленьком брате созревающего мужчину, дружеское сердце, товарища. А затем приходит война, постепенно вновь превращаешься в дикаря; и как раз тогда, когда надеешься в ближайшее время, к рождеству, получить отпуск одновременно с братом и приятно провести праздники вчетвером, оказывается, что уже слишком поздно! Как раз в этот момент какие-то негодяи, чтобы увильнуть от ответа, обрекают мальчика на смерть от французского снаряда. С французом он еще сведет счеты!

Но здесь, на каждой стене этой монастырской кельи, начертаны лишь два слова: «Слишком поздно!», «Слишком поздно!» — написано па потолке, «Слишком поздно!» — на окне, «Слишком поздно!» — на полу» «Слишком поздно!»— висит в воздухе. Как понятно, что именно среди воинственных народов укоренилась вера в загробную жизнь, в свидание близких на том свете. Непостижимым казалось мозгу первобытного воина, что павший на поле битвы исчезает окончательно и навсегда. Его фантазия не мирилась с этим. Сраженный враг должен быть живым, чтобы триумф над ним длился вечно! Товарищ должен жить после смерти, чтобы всегда быть рядом. И брат тоже должен продолжать жить, ибо надо Загладить дурные и злые поступки дней юности.

— Кройзинг берет маленькие часы, заводит их, ставит точное время. Половина двенадцатого. Вдали что-то рвется, рушится. По-видимому, это в районе форта Во, где все время возобновляются бои, где французы неустанно укрепляют позиции. Несмотря на весь этот шум, в тихой комнате явственно слышно тикание часов. Нельзя заставить вновь биться сердце мальчика. Но по крайней мере Эбергард уже припас жертвоприношение — за упокой души погибшего. Он до тех пор будет травить Нигля, пока тот не признается в своем преступлении. Тогда военному судье Мертенсу все же придется назначить следствие, начать судебное дело против Нигля, и тот никак не ускользнет от возмездия. Это решено бесповоротно.

Конечно, здесь, в форте, можно бы при свидетелях плюнуть в лицо казначею Пиглю, закатить ему пощечину, сдавить горло руками. Но все это ни к чему: война запрещает дуэль. И как ни заманчива идея поставить этого жирного трясущегося человека под дуло пистолета, единственно возможным является, однако, законный путь.

Он, Кройзинг, в корне подорвет благополучие капитана Нигля, даже если этот негодяй останется жив. Нерадостно станет его существование. Он будет оторван от своей касты, долголетнее заключение, может быть, каторга, обесчестит его. Государство прогонит его со службы, а это лишит его и семью куска хлеба, ведь он только и умеет быть чиновником. Может быть, он когда-нибудь откроет маленький магазин канцелярских принадлежностей в Буэнос-

Айресе или Константинополе; но повсюду, куда только ни дотянутся щупальцы немецкого офицерства, он будет заклеймен как конченный человек. Презрение жены и ненависть детей будут преследовать его.

Довольно тебе будет этого, Кристоф? Ты добр, тебе не нужен скальп твоего врага. Но он нужен мне. Не сегодня ночью и не завтра еще, но мы доберемся до него. А Бертина мы произведем в лейтенанты вместо тебя.

Кройзинг, преодолевая искушение полистать заметки брата, прячет вещи, завернутые в кожаный жилет, раздевается, ложится, гасит свет.

НА ГРАНИ ЧЕЛОВЕЧНОСТИ Глава первая ГЛУБОКОЕ ВПЕЧАТЛЕПИЕ