Воспитание под Верденом

— Нигль еще и майора получит? — возмущается он. — > Этому нельзя помешать? Терпение! — Он машет рукой. — А вам, милейший, поделом и мука. Почему вы все еще болтаетесь среди этих вшивых нестроевых? Почему вы, наконец, не считаетесь с тем, что саперы его величества нуждаются в смене, в командном составе, в офицерах? Разве вам не стыдно, милостивый государь, при ваших способностях все еще торчать в нижних чинах, как будто ваше зачисление в землекопы — божье предназначение, а не всего лишь временная мера? Нет, сударь, нам вас нисколько не жаль! Вы можете в пять минут избавиться от ваших злоключений. Подайте заявление в мой достопочтенный полк, бывший батальон в Бранденбурге на Гафели, а все дальнейшее предоставьте мне. И тогда вы прежде всего приятно проведете время неподалеку от Берлина, — я вряд ли ошибусь, предположив, что ваша молодая супруга будет вам благодарна за это. Вы облачитесь в хороший мундир, вернетесь на фронт унтер-офицером, ведь за вами уже целых двенадцать месяцев фронта.

— Пятнадцать, — поправляет Бертин, — если считать и форты у Лилля.

— И когда мы вновь свидимся, на вас будет портупея, как у вашего приятеля Зюсмана… Вице-фельдфебель Бертин, а потом и лейтенант Бертин! Образумьтесь же, чело-вече, придите в себя!

Бертин слушает, и то, что говорит этот простреленный человек, кажется ему теперь разумным, не терпящим отлагательства. Что ему в самом деле нужно здесь, среди касты рабов? Разве есть иной способ снова стать человеком? Конечно, Леонора откажется от квартиры, переедет к нему в Бранденбург, а может быть, даже воспользуется влиянием отца для того, чтобы сунуть Бертина в какой-нибудь потсдамский полк… На секунду его увлекают мечты: что за счастье вырваться из этого ада, где не видно конца мукам, где нет просвета, облегчения… Кройзинг видит, что его слова производят впечатление.

— Итак, решено! Решено! — восклицает он. — Скажите: да!

Лейтенант Флаксбауэр, лежащий на кровати у той же стены, с любопытством вглядывается в лицо Бертина, восхищенный ловкостью, с которой этот чорт Кройзинг провел всю сцену.

— Дорогой мой, — доносится с кровати лейтенанта Mrrnepa, — пусть он не заговаривает вам зубы! Погодите I' решением, пока нам не сделают перевязки.

При этих словах он протягивает Бертину бесформенный забинтованный обрубок руки и меланхолически улыбается.

— Метнер! — кричит Кройзинг. — И это дружба? Вы сманиваете рекрута, который уже на три четверти на моей стороне? Вот уж не ожидал от вас. Это вам не простится!

— Неважно, — отвечает флегматично Метнер, — прогнулся мне или нет; но если уж вы выступаете в роли вербовщика, предложите вашей жертве и кое-что реальное для желудка. Ведь я не ошибаюсь в ваших чувствах, господин кандидат?

Гюртин виновато признается, что очень голоден, а больничная еда соблазнительна. Пока он в полу-юмористическом тоне описывает суп из консервов, который им подлипли изо дня в день под названном «суп кронпринца», лейтенант Метнер выходит из комнаты; в больничной одежде, белой в синюю полоску, он по сравнению с остальными выглядит молодцом. Из них троих только он один на ногах, оправдывается Кройзинг. Флаксбауэр не без ехидства наблюдает за размашистыми движениями и всей властной фигурой Кройзинга и сравнивает его с тощим смиренным землекопом, которого он пытается соблазнить чином офицера.

Однорукий человек доносит до палаты белую миску, стучит ногой в дверь. Портки открывает, благодарит, принимает за еду. Он ест суп из обыкновенной говядины, от тощeй коровы военного времени, которая отнюдь не в расцвете сил пала под ножом мясника; но жесткое, разрезанное на куски мясо плавает в бульоне, превосходном бульоне! И лапша, которая окрасила бульон своим густым желтым цветом, — лапша военного времени; на ее изготовление ушло мало яиц, и ее желтизна происходит от красящих веществ, например от шафрана. Но все вместе, в меру соленое, приправленное петрушкой и пореем, представляет собой блюдо, подобного которому нестроевой Бертин не ел со времени поездки в отпуск для женитьбы! Он чувствует себя вдруг униженным и оскорбленным; па глазах у него внезапно выступают слезы стыда за счастье, охватившее его при виде мясного супа, — счастье, которое он испытывал прежде, наслаждаясь великими произведениями музыки и литературы; слезы от мысли, что он был бы другим человеком, если бы у него постоянно была такая еда.

Бертин сидит сгорбившись, лицо его в тени, он держит миску на коленях и молча хлебает суп; все видят, как он наслаждается едой, видят, что его темные волосы поседели на висках и стали редкими на макушке. Но никто не догадывается о том, что в нем происходит, а если и догадываются, то не показывают вида.

— Я так и знал, — Бертин кладет ложку и подымает глаза, — что попал на остров счастливых.

— Однако входной билет обошелся вам недешево, — подхватывает толстый Метнер.

— Не так дорого, как вам, — бодро отвечает Бертин.

Лейтенант Метнер смотрит на него.

— Это еще требует доказательств, — говорит он задумчиво. — Ваша профессия?

— Юрист, — отвечает Бертин.