Воспитание под Верденом

Но после обеда, как это ни странно, настроение снова подымается, и это в какой-то мере происходит под влиянием полной отрезанности от всего мира, что создает у солдат иллюзию безопасности. В половине третьего их, как обычно, распределяют на работы. Но предварительно все те, кто умеет ориентироваться во фронтовой обстановке, зачисляются в парк полевой артиллерии. Среди них и Бертин. Неизвестно, нужен ли он там: вообще говоря, он не имеет никакого отношения к полевым орудиям. Но он хорошо ориентируется в окружающей местности; это может пригодиться.

Требуются проводники. Вокруг карты в будке обер-фейерверкера Шульце толпятся фельдфебели и офицеры полевой артиллерии. Пока что передки орудий забирают снаряды; еще большее количество снарядов нагружают на маленькие откидные платформы, которые находятся в распоряжении парка. Устанавливают новые батареи; их подвозят с учебных плацев в тылу и даже с другого берега Мааса. Почтовый голубь и несколько вестовых приносят донесения; сегодня черный день.

Обер-фейерверкер сразу причисляет Бертина к артиллеристам, которые должны заранее выехать со снарядами по узкоколейной дороге. Надо точно держаться того же направления, объясняют ему, как тогда, когда он шел к телефонной будке в Кабаньем овраге. При словах «Кабаний овраг» в душе Бертина, как искра, вспыхивает: Кройзинг, Зюсман! Если они спаслись, надо пробраться к ним. Только забежать в барак, захватить шинель, противогаз, полотенце, палатку, продуктовый мешок, перчатки — в них легче толкать и останавливать вагоны. Перед отъездом ему еще поручают вызвать парк — по коммутатору на той маленькой станции — и узнать, в исправности ли провода. Станция уже не отвечает.

У чужих артиллеристов на воротниках нашивки: по их словам, они из запасной гвардейской дивизии. Это померанцы. Они высокого роста, говорят быстро на нижненемецком наречии. На платформах лежат снаряды для полевых орудий с длинными гильзами, они похожи на патроны гигантского ружья. Стуча и скрипя колесами, уходит в неизвестность длинный с низкими вагонами поезд с боевыми припасами.

Никогда еще Бертин так явственно, как теперь, не ощущал, что бросает вызов неизвестности, когда он в полутьме, уцепившись за переднюю платформу, покидает знакомые места. Направо и налево — пустота, впереди — полтора метра рельсового пути, позади — две отчетливо видные платформы и одна, едва лишь очерченная. Рядом с ним — два артиллериста, а еще дальше — что-то смутное, шум, А в общем все спокойно. В тумане кажется, что головы артиллеристов касаются облаков. Их ноги, ноги тренированных солдат, сами перепрыгивают с камня на камень или, как по тротуару, шагают по шпалам между рельс.

Ни одного выстрела. Немцы не знают, где сосредоточились остатки их пехоты и где собираются в настоящее время силы французов. Ясно только, что Дуомон потерян и что корпус, если будет возможно, предпримет встречный бой, который должен быть поддержан артиллерией. Это Бертин слышал в те несколько минут, когда дожидался у обер-фейерверкера. Он слышал также — и это наполняет его сердце надеждой, — что в течение ночи немцы успели добровольно очистить Дуомон. Добровольно ли? Это, быть может, вызывает сомнения. Но вместе с тем надежда, блеснувшая раньше у Бертина, крепнет, Кройзинг — не из тех, кто уйдет со своего поста на далекое расстояние, если это не будет вызвано крайней необходимостью. Который час? Три? Пять? Время расплывается в облаках, как пространство в желтоватом тумане.

Кабаний овраг… он ли это в самом деле? Зовы, крики, проклятия, вопросы:

«Четвертая рота!», «Где, чорт возьми, собирается мой взвод?», «Санитары, санитары!»

«Второй батальон — все остатки батальона!», «Фельдфебели, унтер-офицеры, за инструкциями!»

Пленительная осенняя тишина, буки и рябина — настоящий рай. На этот раз досталось и оврагу. В опустошенном лесу смутно виднеется множество серых мундиров. Маленький ручей затопляет грунт, запруженный поваленными стволами. Разбитые в щепы пни, сломанные пополам буки, повисшие в воздухе верхушки деревьев открываются взору Бертина, когда он сворачивает с главной железнодорожной линии, чтобы подняться вверх по знакомому пути. Солдаты стоят в воде, пытаясь освободить течение ручья, выловить разрушенные, дико согнутые рельсовые станины, соорудить мосты из штабелей досок. Им помогают саперы, землекопы и пехотинцы-саксонцы.

Бертину кажется, что он различает знакомый голос среди людей, отдающих распоряжения. На крутом краю оврага ряд неповрежденных деревьев еще образует заслон. Там сидят, валяются, спят измученные люди с серыми лицами и толстыми бинтами вокруг голов или рук. Расстегнутые мундиры, изорванные штаны, как бы вывалянные в глине, большие темные кровавые пятна. Низенький человек, руководящий работой, в самом деле унтер-офицер Зюсман; левая рука у него в повязке, он смастерил ее из ремня. Он как раз приказывает очистить лопатами стрелку, которую занес глиной и илом запруженный ручей.

— Дружище, — говорит Зюсман, когда Бертиц окликает его. — Вот так встреча, словно на Савиньиплац! [13]