Воспитание под Верденом

Пока генералы спорили, он, принц, наблюдал за своим отцом, верховным главнокомандующим. О, папа умеет создать благопристойную видимость, изображать державного председателя этого военного совета, глядеть орлом. Но сына он не обманет. У отца было вялое лицо, морщинки вокруг глаз, с большим трудом он сохранял самоуверенное, царственное — выражение лица. Сын знал то, что в состоянии разгадать только сыновья: совсем иначе милейший папа представлял себе войну, когда с такой помпой начинал ее. Скорее — наподобие императорских маневров, не правда ли? Но все обернулось иначе. Машина пошла совсем по-иному, ваше величество, дьявольски по-иному. Сначала папа полагал, что во время войны сам будет начальником своего генерального штаба, — прекрасный сои в безмятежное, мирное время. Затем ему пришлось отставить добрейшего Мольтке, а теперь — и ловкача Фалькенгейна, призвать двух новых богов, которых он и вовсе не терпел.

Полумеры, одни полумеры. Если бы бросить, наконец, церемонии с так называемыми нейтральными странами и начать без предупреждения, как только они попадут под прицел немецких подводных лодок, отправлять на съедение рыбам все суда, доставляющие Англии провиант и Франции американские снаряды — и через полгода войне конец! Пусть тогда господа американцы с их Вильсоном протестуют, пусть даже пошлют свою жалкую армию: милости просим, господа! Они стали бы только мишенью для наших полевых гаубиц — только и всего.

Автомобиль плавно несется — чудесная машина на рессорах из прекрасной немецкой стали. Когда с румынами будет покончено, папа собирается рискнуть: предпринять шаги к заключению мира, чтобы заткнуть глотку папе римскому. Это ни в коем случае не повредит. Ведь в Бельгии, разумеется, все останется по-старому: она так или иначе не уйдет из германских рук, как и рудный бассейн Лонгви и Брие. Если хорошенько поразмыслить и пробежать глазами по карте, то все верденское наступление представляет собой лишь стратегическое обеспечение этих завоеваний на случай мирных переговоров. Об этом, конечно, никому не говорят, даже господам депутатам, которые удостоили главную ставку своими аннексионистскими проектами. Чисто военные причины, естественно, определяют и военные решения. Поэтому-то, когда первый удар по крепости не удался и от шумихи по поводу падения Вердена почти ничего не осталось, бедняга Фалькен-гейн и придумал эту знаменитую «войну на истощение». С военной точки зрения, Верден — обыкновенная крепость. Прикрываясь ею, французы, опираясь на Шалон, держат наготове новую оборонительную линию. Но политически для будущего Германии, для ее промышленности Верден является единственным и незаменимым! И потому, вздыхает престолонаследник, надо оставаться на старых позициях, надо продержаться на них зиму.

Стемнело. Сверкая большими фарами, машина с шумом проносится сквозь ночную тьму к полоске света на горизонте: это Шарлевиль, где кронпринца ждут уютные, хорошо натопленные комнаты, приятный ужин. Размышления растрогали принца, он весел, хорошо настроен. Он обращается с шуткой к своему адъютанту, который, по-видимому, немного вздремнул:

— Собственно, мы могли бы сделать крюк, любезнейший. Выпить черного кофе у сестры Клер в полевом госпитале Данву. Неплохо, а?

Адъютант, моментально очнувшись, почтительно соглашается: это было бы во всяком случае приятнее, чем блуждать ночью в непогоду, подражая старому Гете и его лесному царю.

— Могли бы с таким же успехом остаться дома, ваше императорское высочество. Отступление или нет, какая нам разница? «Долог путь до Типперэри», поют томми, а наши солдаты: «Эта война — не поездка экспрессом, наждачной бумагой утри слезу. У народов выносливая спина».

Уже давно предрешено то, что должно произойти в ближайшие дни. Об этом договорились между собой четыре французских буржуа, опытные вояки. До утра 24-го французские орудия продолжат стрельбу с прежней силой. Затем в игру вступит ураганный огонь из шестисот орудий — стена стали, взрывов, смерти обрушится на атакуемую зону окопов. Внезапно огонь затихнет, как если бы сейчас предстояла пехотная атака, и. восемьсот немецких пушек, свыше двухсот батарей, бешено взревут прямо в лоб этой мнимой атаке. Что и требовалось доказать! Давно уже немецкие батареи отмечены на французских артиллерийских картах, но теперь они — как на ладони, теперь — бей прямо по ним! Снаряды неистово сыплются на орудийные окопы, разбивают вдребезги пушки, отрывают головы и руки артиллеристам; штабели снарядов разлетаются с бешеным грохотом. Перекрытия окопов проваливаются, наполняясь дымом, подпорки рушатся, наблюдатели падают с верхушек, деревьев или кровавой массой припечатываются к стенкам их убежищ. На пространстве между Пфеферрюкеном и Данлу смерть душит душителей, стальные секиры разбивают орудия. Когда же в полдень 24-го начинается настоящая атака, всего лишь девяносто немецких батарей на всем фронте отвечают на огонь неприятельской артиллерии.