Воспитание под Верденом

Эбергард Кройзинг разглядывает бокал и слегка повертывает его между пальцев. Бертин же, не спустя глаз с офицера, нанизывает одну осторожную фразу за другой. Он упирается грудью в маленький мраморный столик, слишком высокий для низких мягких скамеек. Он явственно ощущает неприязнь человека, сидящего напротив, но не вправе молчать. Из соседнего зала доносится громкий хохот веселых собутыльников.

— Короче говоря, — произносит, наконец, Эбергард Кройзинг, — я не верю ни одному слову из того, что вы тут рассказываете, сударь, Я не говорю, что вы выдумываете, нет. Но Кристоф — плохой свидетель. У него было слишком богатое воображение. Поэтическая душа, знаете ли, стихотворец.

— Поэт? — удивленно спрашивает Бертин.

— Ну да, как это принято называть: он писал стихи, прекрасные стихи, сочинил также пьесу, он называл ее драмой или трагедией, почем я знаю. У таких людей очень часто в мозгу застревают какие-нибудь пустяки, обиды, подозрения. А я же, милостивый государь, человек фактов, моя специальность в мирное время — машиностроение, она исключает всякого рода фантастику.

Бертин задумчиво смотрит. в пространство. Ему странно, как можно так скептически воспринимать слова Кристофа, искренний тон и благородный облик которого сразу же убедили его, Бертина.

— Я не хочу оказать, — продолжает Эбергард Кройзинг, — что мой братишка был глуп и болтлив, но вы, нижние чины, слишком легко поддаетесь мании преследования. У вас вечно находятся какие-то злые люди, которые стремятся нанести вам вред. В таких случаях нужны доказательства, молодой человек.

Бертин колеблется.

— Будет ли для вас доказательством, — говорит он, — письмо вашего брата, господин лейтенант? Письмо, которое моя жена должна была переслать вашей матери? Там изложены все факты, на основании которых ваш дядя в Меце должен был, — наконец, вмешаться в это дело.

Теперь Эбергард Кройзинг подымает лицо, его холодные глаза впиваются в глаза собеседника:

— Чем же мой дядя Франц мог помочь в деле, о котором вы так хорошо осведомлены?

— Только тем, чтобы расшевелить суд и вызвать Кристофа для допроса.

— Как долго мальчик просидел в подвале на ферме Шамбрет?

— Свыше двух месяцев, без передышки и без поблажек.

Эбергард Кройзинг барабанит по столу.

— Дайте мне письмо, — говорит он.

— Оно у меня в вещевом мешке, — отвечает Бертин. — Я, конечно, не мог предположить, что встречу вас здесь, господин лейтенант.

Эбергард Кройзинг мрачно улыбается.

— Да, вы правы. Я получил известие окольным путем, через штаб нашего батальона. И если бы француз не стал вдруг вести себя так спокойно, я, вероятно, не поспел бы к поезду. Но как бы там ни было, письмо должно быть в моих руках.

Бертин все еще не решается:

— К сожалению, я вынужден сделать еще оговорку. Письмо было у него в кармане, когда его свалило снарядом. Оно насквозь пропитано кровью, трудно что-нибудь разобрать в нем.

— Его кровь? — говорит Эбергард Кройзинг. — Значит, что-то еще осталось от него на земле. Но и это неважно: имеются простые химические способы. Мой унтер-офицер Зюсман шутя справится с этим. Признаюсь, — говорит он, и лицо его темнеет, — я, должно быть, и в самом деле слишком мало заботился о малыше. Чорт возьми, — вспыхивает он, — у меня были другие заботы. Я полапал, что военный суд уже давно разобрался в этом деле и сказал свое слово. Ведь это выдумки, будто братья всегда интересуются друг другом. Разве только, когда они ненавидят друг друга или враждуют между собой. Или у вас это иначе?

Бертин с минуту думает и подтверждает: нет, и y него в семье то же самое. О брате Франце он знает лишь от родителей, хотя парень все время на позициях с 57-м полком то во Фландрии, то в Ленсе, то на Карпатах и в Гартмансвейлеркопфе; а в настоящее время, чорт возьми, он на самом трудном участке — под Соммой. Кто знает, жив ли он еще вообще? Да, братская любовь — это пустая и банальная фраза. Братья всегда ведут борьбу за предпочтение и любовь в семье; Каин и Авель, так же как и Ромул и Рем, — типичные образы братьев; он не говорит уже о германских княжеских родах. Там братья просто ослепляли друг друга, убивали или заточали в монастырь.

— Двинемся, — говорит Бертину лейтенант Кройзинг, — шоферы дают мне машину, таким образом я еще к ночи буду в моем чортовом логове. Мы проедем мимо вашего склада. И если я получу нужные мне доказательства, я найду способ воздействовать на военный суд, а затем и на всех остальных. Я вовсе не мстителен. Но если эти господа на самом деле отняли у моей матери маленького Кристля только для того, чтобы он дожидался воскресения из мертвых на третьем этаже этой почтенной могилы, то они еще не знают, с кем имеют дело.

Они ждут машины возле казино. Прозрачно-зеленое небо стелется над высотами Моримона, тянущимися в сторону Романи. Бертин голоден. Он рассчитывает, что кто-нибудь из его части припасет для него ужин. А если и нет, то сухой солдатский хлеб — прекрасная еда для человека, выполнившего поручение убитого друга. Никто лучше лейтенанта Кройзинга не сумеет притянуть к ответу убийц его брата.