Воспитание под Верденом

К тем немногим, которые видели бомбу, убившую их, относится и Бенедикт Лохнер, член ордена святого Франциска, полковой священник на Западном фронте. Разрушение проезжей дороги почитается такой же заслугой летчика, как и порча железнодорожного пути; вот почему молодой художник Руар дергает рычаг, когда начинает различать местность, пересекаемую самолетом. И Лохнер видит! Видит, как в лучах прожектора отделяется от ужасного чудовища капля — как бы пота или нечистот — и летит вниз. Он кидается на колени к ногам лошади, судорожно хватаясь руками за серебряный крест. Самолет давно исчез в ночи. Плотно сомкнув глаза, патер весь отдается молитве, в то время как конь Эгон протягивает к нему шею. Да спасет его господь в небесах, да возьмет его под милостивую защиту святая дева, да охранит и примет его душу сын божий, столько страдавший! Отец небесный, в твои руки отдаю дух мой, кричит беззвучный голос. И затем человек начинает, неистово торопясь, читать «Отче наш», старую великую молитву, содержащую разные цитаты из священного писания. Он молится не по-латыни, как привык, немецкие слова рвутся с его уст, заглушая пронзительный вой приближающегося снаряда. Перед ним встают картины детства. Величавая святая троица склоняется к нему из расписных облаков: бог-отец, с бородой и в ниспадающем складками одеянии, простирает, благословляя, руки; направо от него — сын; в головах — голубь в лучезарном венце; и при словах: «Остави нам долги наша, яко же и мы оставляем должникам нашим» — перед ним с треском вспыхивает красное пламя.

На расстоянии добрых двенадцати метров от патера летучая мышь летчика Руара пробивает яму в шоссе, сбрасывает вниз с горы глыбы земли, извергает ливни осколков. Они с одинаковой яростью вонзаются в недвижную стену склона, в трепещущую плоть человека и лошади. Лохнеру они попадают в грудь, лошади — в шею и в ноги. Крик — это последнее, — что слышит Лохнер. Неизвестно, был ли это его собственный крик, или крик упавшей и навалившейся на него лошади. Их агония, стоны и кровь смешались в одно.

На другое утро пехотинцы, возвращаясь с позиций, скажут, качая головой: ну и здоровенные дыры пробивают эти авиабомбы. На этот раз они, чорт возьми, попали в священника. И без сострадания вынут котелки и ножи и вырежут из мерина Эгона сочные куски мяса, чтобы приготовить обильное лакомое жаркое на ужин.

Глава пятая ОСТАВШИЕСЯ В ЖИВЫХ

Майор Янш с посеревшим лицом бегает взад и вперед по кабинету. На ногах у него туфли, толстые войлочные туфли, так как с пола дуст. Бледный и негодующий, он шипит на денщика Кульмана, грозя ему обратным переводом в часть из-за того, что какао оказался слишком горячим. Бледный и негодующий, он давит паука, который легкомысленно попался ему на пути. Бледный и негодующий… Канцелярия, расположенная под ним, отдает себе полный отчет в его душевном состоянии; если приятель Нигль не придет, чтобы умиротворить его, никто сегодня не решится приблизиться к нему. Никто, кроме, может быть, ефрейтора Диля, гамбургского народного учителя. Он сегодня как раз в торжественном и приподнятом настроении, порожденном теми же причинами, которые вызвали такое бессильное раздражение Янша. Ибо ефрейтор Диль познал, что в круговороте жизни наталкиваешься не только на наглость и коварство, как он думал до сих пор. Даже среди пруссаков время от времени приходят в движение какие-то силы, несущие заступничество слабым, это чудо придает человеку нравственную твердость, и теперь Диль, если понадобится, готов сунуться даже в логовище льва.

Но в этом нет надобности. Весенняя погода капризна и изменчива. Однако Янш не замечает погоды. Он слишком возмущен. Прежде всего, сегодня ночью произошла ужасная воздушная атака. На вокзале в Дамвилере приостановлено движение. Грохот обеих разорвавшихся бомб застал Янша в подвале. Кроме того, теперь доказано, что евреи всемогущи — даже в прусской армии и даже в тех случаях, когда они в течение года или двух ухитряются прикидываться беспомощными. Если им это нужно, они улепетывают. Тебе, честный немец, кажется, что ты загнал их в тупик; но они нажимают кнопку, из-за портьеры выступает Гогенцоллерн в образе ангела, спасающего Иуду, и исчезает со своим питомцем. А оркестр играет при этом марш из оперы Генделя «Мессия»: «Дочь Сиона, возрадуйся».

Янш упирает подбородок в ворот куртки, теребит обеими руками длинные усы, разжевывает конфету со вкусом малины и закладывает глубокую шахту в своем миросозерцании. Он всегда знал, что Гогениоллерны ни на что не годны. Все они непостоянны, эти потомки нюрнбергских бургграфов, в них слишком много смешанной крови, чтобы породить людей с твердым характером, настоящих отцов своей страны, правителей. Врожденная мягкотелость всегда брала верх над зачатками твердого характера, которые они с трудом выработали в себе в Пруссии и Бранденбурге.