Воспитание детей на примере святых царственных мучеников

«Однажды С.Д. Сазонов (министр иностранных дел) высказал свое удивление по поводу спокойной реакции императора в отношении малопривлекательного в нравственном отношении человека, отсутствия всякого личного раздражения к нему. И вот что сказал ему император: “Эту струну личного раздражения мне удалось уже давно заставить в себе совершенно замолкнуть. Раздражительностью ничему не поможешь, да к тому же от меня резкое слово звучало бы обиднее, чем от кого-нибудь другого”» (из книги Олега Платонова «Император Николай II в секретной переписке»).

Таким выдержанным и волевым был Николай Александрович и в отношениях с семьей. Вспомним, как восхищалась подруга императрицы Анна Танеева тем, что царь не позволял себе ни одного раздражительного слова, ни единого угрюмого или сердитого взгляда. Строгость к детям государь применял-таки по мере необходимости, но одного его со властью сказанного слова, а иногда и сурового отеческого взгляда было достаточно, чтобы утихомирить не в меру расшалившихся детей. Они боялись отца самым лучшим и воистину святым видом страха – страхом любви.

Нравственность и мораль

Внутренняя сила, присущая императору, его право на власть сочетались в его натуре с редкой скромностью, добротой и отзывчивостью. Даже в книге Н.А. Соколова об убийстве царской семьи, повторяющей местами общераспространенные сплетни о царственных мучениках, ничего общего с действительностью не имеющие, мы найдем такую характеристику императора Николая II: «Государь император Николай Александрович получил воспитание, какое обыкновенно давала среда, в которой родился и жил он. Оно привило ему привычку, ставшую основным правилом поведения: быть всегда ровным, сдержанным, не проявляя своих чувств. Всегда он был ровен, спокоен. Никто из окружающих не видел его гнева. Он любил книгу и много читал по общественным наукам, по истории. Он был очень прост и скромен в своих личных привычках, потребностях.

Не только русская пресса времен революции, но и некоторые историки и ныне стараются внедрить в сознание масс, что царь при всех его недостатках отличался еще склонностью к спиртным напиткам. Это неправда. Вино никогда не было для него потребностью. Он выпивал за завтраком, за обедом обычно не более рюмки сливовицы. Не пил коньяка, не любил шампанского. Если ему приходилось пить по необходимости, он пил столько, сколько требовала обстановка…

Будучи весьма религиозным, царь был наделен сильным чувством любви к простому русскому народу. В заключении, если только позволяли обстоятельства, он шел к солдатам, сидел с ними, разговаривал, играл в шашки, проявляя чрезвычайную простоту. Он вел к ним и детей.

Самой типичной чертой его натуры, поглощавшей все другие, была доброта его сердца, его душевная мягкость, утонченнейшая деликатность. По своей природе он был совершенно неспособен причинить лично кому-нибудь зло. Этим своим свойством он оставлял почти у всех людей одно и то же впечатление – очарования.

Были два свидетеля, вынужденные всей своей ролью около царя давать отрицательное о нем толкование. Это Керенский и князь Львов. Первый видит в царе скрытность, недоверчивость к людям, презрение к ним, ограниченность интеллекта, не отрицая, однако, у него “какого-то чутья к жизни и к людям”. Князь Львов говорит о царе как о “лукавом византийце”.

И в то же время оба они: и Керенский, и князь Львов, характеризуя царя, употребляют одно и то же выражение. Керенский говорит о его “чарующих глазах”. Львов говорит об “очаровании”, которое он производил на людей. Эта черта его натуры приводила к тому, что люди в общении с ним забывали в нем императора». Последнее утверждение нельзя принимать однозначно. Преданная подруга государыни Анна Танеева пишет иное: «Несмотря на доброту государя, великие князья его побаивались. В одно из первых моих дежурств я обедала у их величеств; кроме меня, обедал дежурный флигель-адъютант, великий князь. После обеда великий князь стал жаловаться на какого-то генерала, что он в присутствии других сделал ему замечание. Государь побледнел, но молчал. От гневного вида государя у великого князя невольно тряслись руки, пока он перебирал какую-то книгу. После государь сказал мне: “Пусть он благодарит Бога, что ее величество и вы были в комнате, иначе бы я не сдержался!”»