Воскресший для мщения

Сытый упитанный пацан действительно выглядел вполне прилично. И тем не менее, Алексей тайком от отца и сестры сунул матери деньги. Та боязливо оглянулась по сторонам и взяла.

Потом он приезжал ещё пару раз и снова привозил матери деньги. А в феврале после ограбления склада и наезда скупо поделился с матерью своими проблемами, о чем потом очень пожалел.

- Сыто живешь, сынок..., - упрекнула его, как всегда, она. - Людских забот-печалей не ведаешь...

И тут он взорвался, не выдержал. Рассказал ей о том, как напали на их офис, о том, как нагрели их на огромную сумму.

- Они нам тоже, как видишь, не даром даются, эти денежки, - прибавил он в конце рассказа.

- А не занимались бы всякими махинациями, не было бы и налетов, парировала мать, сразу же истолковав все в пользу своей и отцовской мысли о том, что все, что в настоящее время происходит - сплошное преступление против народа.

- Так что, ты полагаешь, что раньше жили лучше? - еле сдерживая себя, спрашивал Алексей.

- А неужели нет? - всплеснула руками мать, даже поражаясь бестолковости сына. - Все у нас было, что надо, не голодали, никому не завидовали, никто никого не резал, не убивал, разве что по пьяни да ради хулиганства. А нынче что творится? Да ты и сам знаешь, - вздохнула она, вспоминая, что как-никак у сына совсем недавно произошла страшная трагедия. - Сыночек, - вдруг заголосила она. - У тебя же у самого и женушку, и Митеньку, внучонка нашего ненаглядного убили. А кто? Вражины эти черномазые, поили, кормили их семьдесят лет, почитай, что с деревьев сняли. А они что? Правду люди говорят, сколько волка не корми, он в лес смотрит... Развалил Ельцин страну, тут и началось... Взрывы, убийства, то ли ещё будет, попомни мое слово... Ты делом занимался, офицером был, танкистом, а теперь что? Торгашом стал, на своей машине ездишь, людей добрых обманываешь, у которых и на проездной не всегда деньги найдутся. Стыдно перед людьми, перед соседями стыдно, Лешенька... Ты не серчай, кто тебе, кроме родной матери правду скажет?

Деньги, однако, опять взяла, и Алексей, не желая вступать в бесполезный спор, попил чаю и уехал в Москву.

Так что письма в Матросскую тишину от родителей были вполне в духе теории Сидельникова. Верили, что убил, корили, призывали покаяться и тому подобное...

"Может быть, я и на самом деле убил этого Мойдодыра", - казалось иногда Алексею. - "Убил, да и позабыл..."

Как ни странно, единственным человеком, который как-то поддерживал его, был следователь прокуратуры Илья Романович Бурлак, ведущий это дело. Бурлак с самого начала дела проникся симпатией к подследственному Кондратьеву и никак не мог поверить, чтобы этот седой молодой человек с печальными глазами мог убить. Хотя, разумеется, не исключал и этот вариант. Кондратьев афганец, человек, переживший тяжелую потерю и, возможно ожесточившийся, не допускающий того, чтобы всякие подонки типа Мойдодыра терроризировали его и в самом крайнем случае мог бы... И все же он склонялся к тому, что говорил ему сам подследственный. Он хотел было разрешить ему свидания с близкими и друзьями, но только он принял такое решение, как последовал звонок свыше, и ему четко дали понять, что делать этого ни в коем случае не следует ввиду особой опасности подследственного. Если бы Алексею удалось переговорить с Фроловым, вся игра Сидельникова бы провалилась, а если бы он выяснил отношения с Инной, он бы просто ожил от апатии и безразличия и стал бы сам бороться за себя. Но... все было предусмотрено... Сидельников же разговаривал с Бурлаком совершенно по-другому, чем с со своим подзащитным. Наивный горячий и совершенно неискушенный в такого рода делах Кондратьев не имел ничего общего с опытнейшим сорокапятилетним Бурлаком, имевшим за своей спиной огромное количество самых сложных дел, к тому же имевшем и о самом Сидельникове некоторое, хоть далеко и не полное представление.

Таким образом, лавируя между подзащитным, его вспыльчивым, из кожи вон лезущим, чтобы помочь Алексею, другом и суровым малоразговорчивым следователем Бурлаком, Сидельников доводил дело до победного конца, разумеется, имея на руках козырную карту, которая должна была добить Кондратьева прямо в суде.

... Суд был назначен на двадцать пятое августа 1992 года.

Как раз незадолго до этого Фонд афганцев-инвалидов принял решение закрыть малое предприятие "Гермес" и уволить его сотрудников. Сидельников передал в тюрьму Кондратьеву возмущенное письмо Лычкина, в котором тот писал, что он единственный, кто пытался, хоть и безуспешно, бороться с этим решением. В этом же письме он признавался Алексею, что он ранее был близок с Инной Костиной, что она была беременна от него и делала аборт, после чего они расстались. Но даже когда она стала близка с Алексеем, она постоянно искала встречи с ним, имея намерение вернуться к нему, ели он того захочет. Он пару раз встречался с ней и как-то подвозил её на машине, но дальнейшие отношения прекратил, так как посчитал, что она предает Алексея, попавшего в беду.