Воскресший для мщения

- Но ведь никто больше в окно не смотрел. Очных ставок и опознания больше не было...

- Дом большой, Мишель. Вдруг ещё в ком-нибудь совесть проснется..., хитро глядя ему в глаза, произнес Гнедой. - Жалко вот, что к Бурлаку этому подходец невозможно найти, этакий медведь... Одна надежда на нашего хитрожопого Петра Петровича... Ладно, мы все о деле, да о деле. Ты расскажи лучше, как отдохнул в Турции? Как денежки потратил? Есть там где денежки-то потратить?

- Есть, - улыбнулся Михаил. - Еще как есть...

- Полюбил я тебя, Мишель, как родного сына, - сказал Гнедой. - У меня у самого их, насколько я помню, четверо. От разных жен. И что-то все они мне не нравятся, - сморщился он. - Ну не нравятся, и все тут... Какие-то они эдакие... Не в меня пошли... А вот ты нравишься, да и по возрасту я тебе в отцы гожусь... Да, много было у меня жен, - потянулся он, его красивое лицо озарилось воспоминаниями. - Но любил я только одну... Ее звали Эльмира... Она была чеченка по национальности. Я выкрал её из родительского гнезда, я лишил её невинности. За мной гнались на лихих конях её грозные братья. И было это дело в Грозном. А потом один из братьев застрелил её, когда мы с ней удирали от них... Стрелял он и в меня, но я прикинулся мертвым, лежал без движения... А потом, когда они ускакали, прополз несколько километров и умудрился сесть в товарняк и исчезнуть оттуда навсегда... А Эльмира была беременна на третьем месяце... Вот дела-то какие, Мишель. Представляешь, какой бы у нас с ней мог быть сын. Во мне замешано... - Он стал загибать пальцы обеих рук. - Шесть кровей, а тут бы ещё и чеченская... А? Но.. не судьба. А у тебя есть дети, Гаврилыч?

Помрачнел и Лычкин. Вспомнил разговор с н е й. Вздрогнул он неприятного воспоминания. Жест этот уловил его собеседник.

- Ну, выкладывай, выкладывай, что там у тебя было. Страсть, как люблю слушать душераздирающие любовные истории. Вижу, как помрачнело твое благородное чело. Я откровенен с тобой, отвечай благодарностью...

Лычкин нехотя рассказал историю своей любви.

- Да, Евгений Петрович, что в этом интересного? То ли дело ваша история, погони, выстрелы, а тут... банальная история... Хотя... Есть одна интересная подробность..., - замялся он.

- Какая? - насторожился Гнедой.

- Дело в том, что... эта женщина, ну, которая... которую я... Она теперь живет с Кондратьевым.

- Ах даже так! - напрягся его собеседник и встал с места. - А ну-ка, ну-ка... А он знает, что вы были близки с ней?

- Нет. Он этого не знает, - уверенно произнес Михаил. - Я бы понял, если бы он знал, каждый рабочий день с ним встречались.

Глаза Гнедого загорелись каким-то адским огнем. Он стал ходить взад-вперед по комнате. Очевидно, некая паскудная мысль пришла к нему в голову, и он её лихорадочно обдумывал.

- А что же ты раньше-то об этом молчал, софрон ты этакий?

- Я думал, это не имеет значения.

- Это имеет значение, ещё какое это имеет значение. Сидельников говорит, что Кондратьев держится молодцом, готов к борьбе, а нам этого не надо... Его надо давить, топить его надо, понял? Любыми средствами! внезапно разъярился Гнедой. - Я из-за него между Черным и... ещё одним крупным человеком оказался, как между молотом и наковальней. А эти люди... Что я против них? Раздавят, как клопа и спасибо не скажут. Меня, эстета, меломана, чьи прадеды сражались друг против друга в русско-турецкой войне, один был адмиралом русского флота, а другой - турецкого, меня, с моим духовным миром, с моими потребностями. Из-за этого солдафона меня могли замочить как цуцика, путающегося под ногами крупных людей... Нет, я всегда готов умереть, работа такая, но только из-за дела, а тут? Попался какой-то недоумок под руку, ну, обули его на какие-то гроши, попугали немного, так они нашли подходец не к кому-нибудь, а к самому Черному... Во как... Нет, давить, давить и давить... Без всякой жалости давить... И твоя информация как нельзя кстати... Сегодня же я об этом поведаю Петру Петровичу, поглядим, как он её использует. И об убойном свидетеле надо подумать. Хорошенько подумать... А ты вот что, навести-ка свою бывшую любовь. Скучаешь, небось, по ней? - не терпящим возражений голосом, спросил Гнедой, пристально глядя в глаза Михаилу. - Я, например, по своей Эльмире до сих пор так скучаю, так страдаю, закрою вот глаза и вижу ее... Варенька, солнышко! - вдруг закричал он. - Принеси-ка мне содовой воды, что-то у меня изжога...

... - Ты? - поразилась Инна, глядя на стоявшего перед ней Михаила.

- Я, - потупив глаза, произнес он.

- Зачем ты пришел?

- Поздравить тебя с днем рождения.

- Так он у меня давно прошел. Пятнадцатого марта.

- Ну и что? Лучше поздно, чем никогда. Родители дома?

- Нет.

- Так я пройду?

- Ну проходи, раз пришел...

Михаил снял дубленку, прошел в комнату, сел на кресло.

- Ну и как ты? - спросил он.