Воскрешение лиственницы (рассказы)

Да, меня принимают в лагерное отделение, вводят в зону. Дежурный вскрыл пакет и не закричал мне - отойди в сторону! Подожди! Баня, где я бросаю белье- подарок врача - у меня ведь не всегда не было белья в моих приисковых скитаниях. Подарок на дорогу. Новое белье. Здесь, в больничном лагере, другие порядки - здесь белье "обезличено" по старинной лагерной моде. Вместо крепкого бязевого белья мне дают какие-то заплатанные обрывки. Это все равно. Пусть обрывки. Пусть обезличенное белье. Но я радуюсь белью не особенно долго. Если "да", то я еще успею отмыться в следующих банях, а если "нет", то и отмываться не стоит. Нас приводят в бараки, двухнарные бараки вагонной системы. Значит, да, да, да... Но все еще впереди. Все тонет в море слухов. Пятьдесят восемь, шесть,- не принимают. После этого объявления одного из нас, Лунева, увозят, и он исчезает из моей жизни навсегда.

Пятьдесят восемь, один, - а! - не принимают. КРТД - ни в коем случае. Это хуже всякой измены родине.

А КРА? КРА - это все равно что пятьдесят восемь, пункт десять. КРА принимают.

А АСА? У кого АСА? "У меня", - сказал человек с бледным и грязным тюремным лицом - тот, с которым мы тряслись вместе в одной машине.

АСА- это все равно что КРА. А КРД? КРД - это, конечно, не КРТД, но и не КРА. На курсы КРД не принимают.

Лучше всего чистая пятьдесят восьмая, пункт десять без всяких там литерных замен.

Пятьдесят восемь - пункт семь - вредительство. Не принимают. Пятьдесят восемь - восемь. Террор. Не принимают.

У меня - пятьдесят восемь. Десятый пункт. Я остаюсь в бараке.

Приемная комиссия фельдшерских курсов при Центральной лагерной больнице допустила меня к испытаниям. Испытания? Да, экзамены. Приемный экзамен. А что вы думали. Курсы - серьезное учреждение, выдающее документы. Курсы должны знать, с кем имеют дело.

Но не пугайтесь. По каждому предмету - русский язык - письменный, математика - письменный и химия - устный экзамен. Три предмета - три зачета. Со всеми будущими курсантами - больничные врачи, преподаватели курсов, проведут беседы до экзамена. Диктант. Девять лет не разгибалась моя кисть, согнутая навечно по мерке черенка лопаты - и разгибающаяся только с хрустом, только с болью, только в бане, распаренная в теплой воде.

Я разогнул пальцы левой ладонью, вставил ручку, обмакнул перо в чернильницу-непроливайку и дрожащею рукой, холодея от пота, написал этот проклятый диктант. Боже мой!

В двадцать шестом году - двадцать лет назад - последний раз держал я экзамен по русскому языку, поступая в Московский университет. На "вольной" теме я "выдал" двести процентов - был освобожден от устных испытаний. Здесь не было устных испытаний. Тем более! Тем более - внимание: Тургенев или Бабаевский? Это мне было решительно все равно. Нетрудный текст... Проверил запятые, точки. После слова "мастодонт" точка с запятой. Очевидно, Тургенев. У Бабаевского не может быть никаких мастодонтов. Да и точек с запятой тоже.

"Я хотел дать текст Достоевского или Толстого, да испугался, что обвинят в контрреволю-ционной пропаганде",- рассказывал после мне экзаменатор, фельдшер Борский. Проводить испытания по русскому языку отказались дружно все профессора, все преподаватели, не надеясь на свои знания. Назавтра ответ. Пятерка. Единственная пятерка: итоги диктанта плачевны.

Собеседования по математике испугали меня. Задачки, которые надо было решить, решались как озарение, наитие, вызывая страшную головную боль. И все же решались.

Эти предварительные собеседования, испугав меня сначала, успокоили. И я жадно ждал последнего экзамена, вернее, последней беседы - по химии. Я не знал химии, но думал, что товарищи расскажут. Но никто не занимался друг с другом, каждый вспоминал свое. Помогать другим в лагере не принято, и я не обижался, а просто ждал судьбы, рассчитывал на беседу с преподавателем. Химию на курсах читал академик Украинской академии наук Бойченко - срок двадцать пять и пять,- Бойченко принимал и экзамены.

В конце дня, когда было объявлено об экзаменах по химии, нам сказали, что никаких предварительных бесед Бойченко вести не будет. Не считает нужным. Разберется на экзамене.

Для меня это было катастрофой. Я никогда не учил химию. В средней школе в гражданскую войну наш преподаватель химии Соколов был расстрелян. Я долго лежал в эту зимнюю ночь в курсантском бараке, вспоминая Вологду гражданской войны. Сверху меня лежал Суворов - приехавший на экзамен из такого же дальнего горного управления, как и я, и страдавший недержанием мочи. Мне было лень ругаться. Я боялся, что он предложит переменяться местами - и тогда он жаловался бы на своего верхнего соседа. Я просто отвернул лицо от этих зловонных капель.