Воскрешение из мертвых (Повести)

— Не все, конечно. Западногерманский епископ Дабелиус, например, заявил, что атомную смерть следует предпочесть жизни при коммунизме. Но подобная позиция ультраконсервативного духовенства, считающего коммунизм «союзником дьявола», не была поддержана здравомыслящим большинством епископов.

— Не отказываются же они, однако, от борьбы с коммунизмом?

— Пока меняют только тактику. С пути насилия переходят на путь диалога, то есть борьбы идей. Речь идет об изменении официальной позиции епископата и христианства в целом не в стратегическом, так сказать, а лишь в тактическом отношении. Все это делается, конечно, не с целью ослабления, а для укрепления католической церкви в условиях современного мира.

— Да, — усмехается Настя, — по-военному четко определил свою позицию нынешний наместник престола святого Петра. Жизнь, однако, заставляет и папу и его епископат изворачиваться и ловчить: демонстрировать близость церкви к простым людям, представлять ее «матерью бедных и обездоленных».

— Священникам рекомендуется даже всячески приспосабливать церковный культ к обычаям различных народов и делать его недорогим…

— В связи с этим, — перебивает Андрея Настя, — вспоминаются мне слова Жана Жореса, сказавшего, что церковь стремится стать на сторону слабых, когда слабые становятся сильными.

— Это какой же Жорес? Французский историк? Тот, который написал «Историю Великой французской революции»?

— Тот самый. Кстати, это ведь он в девятьсот четвертом году основал газету «Юманите», ставшую боевым органом французской революционной демократии. Не пора ли, однако, кончать дискуссию и подумать об обеде?

— А чего думать — я тут приготовил кое-что. Прошу к столу!

7

Едва Татьяна собралась позвонить подполковнику Лазареву, как раздался звонок самого Евгения Николаевича.

— Здравствуйте, Танечка!

— А я только что хотела вам позвонить…

— Сработала, значит, телепатия, — смеется Лазарев.

— Чем порадуете, Евгений Николаевич?

— Приезжайте, есть материал для размышлений.

— А когда?

— Да хоть сейчас. Даже лучше всего именно сейчас. Возьмите такси и прямо к нам.

— Еду.

Грунина выходит из такси у здания районного отдела внутренних дел.

— Вы все хорошеете, Танечка, — радушно улыбаясь, приветствует ее Лазарев. — И, ей-же-богу, говорю вам это не по вашей просьбе, а потому, что так оно и есть.

— Ну, это уж вопреки законам природы, — смеется Татьяна. — До каких же пор можно хорошеть? Я ведь вступила в бальзаковский возраст.

— Над истинно красивыми и хорошими людьми время не властно, а бальзаковский возраст в наше время — пора наивысшего расцвета женщины.

— Спасибо за утешительную справку, но у вас, наверное, не так уж много времени, чтобы…

— А вы все такая же! — хохочет Лазарев.

— Это плохо или хорошо?

— Хорошо! Но давайте, в самом деле, ближе к делу, времени у меня действительно в обрез. Познакомитесь сейчас с любопытным документом.

Он достает из стола какую-то бумагу, пробегает ее глазами и протягивает Татьяне:

— Вот тут сведения о некоем отце Феодосии. В переводе с греческого имя сие означает — «богом данный». И кто бы, вы думали, этот «богоданный» слуга православной церкви?

Татьяна недоуменно пожимает плечами.

— Корнелий Телушкин! — торжественно произносит Евгений Николаевич.

— Вот уж чего действительно не ожидала! — всплескивает руками Грунина.

— Он, оказывается, еще в колонии стал проявлять, а скорее всего, симулировать набожность. Вел разговоры только на религиозные темы, стал носить нательный крестик, раздобыл где-то Евангелие. А как только отбыл свой срок — поступил в духовную академию и закончил ее досрочно.

— Теперь, значит, уже в сане иерея?

— И прекрасно зарекомендовал себя не только проповедником, но и преподавателем Одесской семинарии. Став священником, сменил свое имя Корнелий на Феодосий. Не думаю, однако, чтобы этот авантюрист вдруг уверовал в бога и стал его верным слугой.

— А не мог он податься в священники из-за больших заработков духовенства? Известно что-нибудь, как он ведет себя в Одесской семинарии?

— Ректор семинарии ходатайствует о присуждении ему степени магистра богословия без защиты диссертации.

— Да, далеко пойдет этот проходимец! — вздыхает Татьяна. — А вот зачем ему Вадим Маврин понадобился — непонятно.

— Я уж и сам ломал над этим голову.

— Вы думаете, что соседка Вадима именно с ним его встретила на лестничной клетке?

— Похоже, что с ним. Приметы сходятся.

— Знаете, Таня, какая у меня мысль вдруг возникла? — постукивая шариковой ручкой по настольному стеклу, говорит Лазарев. — Не вздумал ли этот отец Феодосии проделать над Мавриным какой-нибудь эксперимент? Нечто вроде публичного обращения атеиста в правоверного христианина.

— Для чего ему это? — недоумевает Татьяна. — Если бы еще этот атеист был широкоизвестной личностью, а то какой-то никому не известный слесарь… Правда, слесарь-лекальщик он первоклассный.

— Вы думаете, что Телушкину потребовалось для чего-то высокое слесарное мастерство Маврина, как когда-то Грачеву? — перебивает Грунину Лазарев, откладывая в сторону ручку и облокачиваясь на стол.