Воскрешение из мертвых

— Для «вмешательства всевышнего» все, значит, было наготове? — усмехается Десницын-старший. — Но вы ничего тут не трогайте и не отключайте. Я позову сейчас ректора и представителя синода, он, кстати, вообще не очень доволен этой затеей. Пусть полюбуются работой магистра Травицкого, которому атеистка Боярская помешала обрушить гнев господний на несчастного Куравлева, дерзнувшего потревожить всевышнего.

…На следующий день утром, перед тем как уехать в Москву, Настя заходит к Десницыным. Дверь ей открывает Андрей:

— Я тут один, проходи. Дед ушел в магазин. Он у нас сам ведет все хозяйство.

— Я зашла попрощаться. Вернусь уже после защиты диссертации. Но теперь у меня спокойно на сердце. Если что и тревожит, то только твоя судьба…

— А у нас с дедом все уже решено, — улыбается Андрей.

Весь он сейчас какой-то другой, чем прежде. Все в нем иное — блеск глаз, голос, улыбка. Богатырская его фигура всегда бросалась в глаза, а теперь он будто еще шире стал в плечах.

— Конечно, нелегко начинать все сначала, — вздыхает он, но без особой печали, — да, видно, надо. Я всю ночь сегодня провел без сна, все думал… Нет, не о том, как быть и во что теперь верить, это решилось как-то само собой… И вовсе не злосчастный эксперимент этот мне помог. Просто почувствовал вдруг с какой-то удивительной ясностью всю нелепость существования всевышнего. Дед мой тоже решил окончательно порвать с богословием и семинарией. Он сделал бы это и раньше, да не хотел ломать мою духовную карьеру. Пусть тут делают себе карьеру такие фанатики, как Травицкий…

— А по-моему, он и не фанатик вовсе, — замечает Настя, — а самый настоящий авантюрист. Надеялся, наверное, что удастся выставить Куравлева и тебя с дедом во двор, а самому укрыться где-нибудь от взрыва. Ну, а если бы и пострадал немного, так прослыл бы, пожалуй, за великомученика. К тому же, может быть, и не было бы никакого взрыва — я ведь не нашла взрывчатку. А от электродетонатора могло произойти лишь короткое замыкание и пожар, что тоже можно было бы приписать персту божьему. Не знаешь, собирается синод расследовать это или решил замять?

— Не знаю, — равнодушно отвечает Андрей. — Меня это теперь не интересует…

А когда Настя, попрощавшись с ним, уходит, он без пальто и шапки долго стоит в распахнутых дверях на крепком утреннем морозе, сожалея лишь о том, что так и не решился сказать ей самого главного. Но она, наверное, и сама об этом давно уже догадалась…

Москва, Переделкино. 1967 г.

…ЕСЛИ ДАЖЕ ПРИДЕТСЯ ПОГИБНУТЬ

1

Дежурная по штабу заводской народной дружины Валентина Куницына удивленно смотрит на раскрасневшееся, мокрое от пота лицо Анатолия Ямщикова.

— Ты жив и невредим?… — произносит она наконец, не сводя с Анатолия восторженного взгляда.

— Как видишь.

— Но ведь их было трое…

— А ты откуда знаешь?

— Марина позвонила.

— Какая Марина?

— Грачева.

— Ей-то откуда известно, что их было трое?

— Сначала она действительно не знала, но когда ты схватился с ними, позвонила во второй раз из телефона-автомата.

— Как — во второй? Выходит, что и первый звонок был ее? Почему же ты сразу не сказала?

— Какое это имело значение? — пожимает плечами Валентина. — Да ты и не дал мне договорить, выскочил из штаба как сумасшедший. И вообще…

— Что вообще?

— Очень нервным стал.

— Зато те, что по главным улицам патрулируют, слишком уж спокойные. И происшествий никаких, и у людей, особенно у знакомых девочек, на виду. А в темных переулках, где захмелевшие юнцы бесчинствуют, что-то я их ни разу не видел…

— Ну зачем ты так обо всех, Толя? Скажи лучше, кого имеешь в виду?

— Твоего Серегина хотя бы.

— Это ты о сегодняшнем случае? Но ведь когда позвонила Марина, он уже кончил дежурство…

— А я не кончил?

— И ты кончил.

— И тоже, стало быть, имел право отказаться?

— А Серегин разве отказался?

— Формально не отказался, но не забыл напомнить, что он сегодня уже…

— Зато ты сорвался как угорелый. Как же ты все-таки с ними один?

— Может быть, и не очень деликатно, но дал им понять, что с дружинниками не шутят. Теперь-то могу я наконец пойти домой?

— Ты давно уже мог.

— Это Серегин мог! — снова вспыхивает Анатолий. — А я не мог… Ну да ладно, будь здорова!

— А ты не изувечил их, Толя? — встревоженно хватает его за руку Валентина. — Ты ведь когда разгорячишься…

— Что значит разгорячишься? Я, если хочешь знать, был разъярен! Эта сволочь на прохожих с бутылками, как с гранатами. Один из них и меня тоже поллитровкой по голове… Вот ему-то я и заехал по всем правилам профессионального бокса.

— Они действительно юнцы?

— Двое — пожалуй. А третий, тот, что бутылкой меня, далеко не юнец. И, между прочим, пригрозил: «Погоди, милицейский холуй, мы с Тузом с тобой еще посчитаемся». Припоминается мне, что кличку эту — «Туз» — я уже слышал где-то…

— Так ведь это кличка бандита, бежавшего из исправительно-трудовой колонии особого режима! Забыл разве, что нам о нем рассказывала инспектор уголовного розыска Татьяна Петровна Грунина?