Воскресение в Третьем Риме

Вспоминаются многочисленные преданья о колдунах и колдуньях, которые никак не могут умереть, пока не передадут своего колдовского искусства кому-нибудь другому. Напрашивается вопрос, жили бы они вечно или, по крайней мере, до Страшного суда, если бы желающий перенять их тайну так и не нашелся бы? Сколько таких ведунов и ведуний среди так называемых долгожителей. А может быть, живущие не одно столетие и даже не одно тысячелетие также встречаются среди людей, разными способами скрывая или маскируя свой сверхестественный (или слишком естественный) возраст? Но исторический, пусть легендарный Фауст (не гётевский) был не настолько стар, чтобы тяготиться жизнью. Что же заставило его предпочесть монотонной, но все-таки привычной продолжительности ужасный конец? Неужели жизнь в союзе с дьяволом, само общество нечистого стало внушать ему такое отвращение, что он предпочел ей доподлинный ад, лишь бы что-нибудь переменилось? Я подумал, что искушение бессмертием переживает хоть раз в жизни каждый человек, и что, если кое-кто становится в этот момент бессмертным, а потом не знает, как от этого бессмертия избавиться: одним это удается, а другим нет? Что, если сама смерть – лишь маскировка бессмертия и умирают лишь для окружающих, а не для самих себя, как раз тогда-то и начиная ощущать свое бессмертие, не всегда желательное, что хорошо знали эллины, отличая посмертное состояние тени, потерявшей память, от подлинного бессмертия богов? Рационалистическое глумление над бессмертием и вообще над потусторонним, столь характерное для рационалистического восемнадцатого века, не вызвано ли фаустовским опытом бессмертия? «Бессмертные не воскресают», – вспомнилась мне фраза Чудотворцева, сказанная моей юной тогда тетушке-бабушке после лекции «Мистерия Орфея». Чудотворцев обещал продолжить эту тему, назначив Машеньке свидание на другой день, но в ночь убили Распутина, и я не знаю, состоялось ли их свидание когда-нибудь. Очевидно, бессмертие не всегда способствует, а иногда даже противодействует воскресению мертвых.

Фавст избавляет Фауста от участи более страшной, чем та, которую сам он для себя уже избрал. Такое заключение я вправе сделать из данных, которыми я располагаю. Требуется немалое мужество для того, чтобы принять на себя бремя, невыносимое для самого Фауста. Но, спрашивается, неужели мало было вокруг Фауста желающих выпить эликсир бессмертия по легкомыслию, из любопытства или из страха смерти, столь знакомого и тем, кто впоследствии издевался над бессмертием? К самому Фавсту жаждущие эликсира слетались как мухи на мед. Не был ли Фавст просто первым встречным, которого доктор Фаустус опоил дьявольским эликсиром? Я полагаю, Фавст уже тогда знал, что делал. Избавляя Фауста от эликсира, он избавил и тех, кто по недомыслию этот эликсир мог выпить. Для их спасения Фавст рисковал собой. У меня нет никаких сведений, позволяющих заподозрить, что Фавст предложил или хотя бы позволил хоть кому-нибудь выпить эликсир. Было только одно исключение, на мое несчастье, вопреки воле Фавста или по его недосмотру Но об этом речь впереди. Ярость, с которою дьявол набрасывается на Фауста при его кончине, разрывая его тело чуть ли не в клочки, объясняется не только тем, что Фауст пренебрег ухищренным адским снадобьем. Перед смертью Фауст произносит весьма странные слова. Он говорит, что умирает как христианин одновременно добрый и дурной. Сами по себе эти слова Фауста являются нарушением договора, обязывающего его к отречению от христианства и к борьбе против него. (Воинствующие безбожники более позднего, а для нас недавнего времени по своему невежеству не знали, чем руководствуются и кем руководимы.) Фауст признает себя дурным христианином, так как тело свое он готов предоставить Сатане, но он считает себя добрым христианином, так как, пренебрегая своим телом, он кается и молит Бога спасти его душу. Не считает ли он себя добрым христианином потому, что не прельстил малых сих эликсиром, а передал его богатырю, способному противостоять демонским стреляниям?

Пусть Фавст принял эликсир из сострадания к Фаусту, чтобы добрый христианин Фауст возобладал над христианином дурным в надежде на невозможное спасение (но разве для Бога есть невозможное? «Невозможная у человкъ возможна суть у Бога» (Лука, 18:27); не сюда ли восходит невнятное, но неизгладимое сказание о том, что Фауст все-таки спасся?). Но Фавст руководствовался не только состраданием к Фаусту. Несомненно он был движим той жаждой знания, которая только и могла быть оправданием Фаусту, если Фауст спасся. Недаром у Фавста была кобыла-кабала. Препятствуя распространению эликсира, Фавст решил исследовать его, а главное, изготовить свой эликсир, который воздействовал бы так же, но без дьявольского содействия. Для того чтобы достигнуть этой цели, нужны были, может быть, столетия. И этими столетиями Фавст располагал с тех пор.