Воскресение в Третьем Риме

Трудно поверить, но имеются все основания полагать, что райскийэрос, воспетый Чудотворцевым (иначе не скажешь), открылся философу не без участия Распутина. У Чудотворцева в это время отчетливо прочитывается полемика с В.В. Розановым, и в ходе этой полемики он высказывает идеи, на которые даже возражать не решались блюстители черного православия не потому, что были с ним согласны (Боже упаси!), а потому, что не отваживались сослаться на чудотворцевщину (такой термин появился уже тогда) даже в полемических целях. Подумать только: Розанов осуждал аскетизм, противопоставляя ему животный, теплый, супружеский эрос, а Чудотворцев истинным эросом объявил ни много ни мало как раз аскезу, утверждая, что только схимник, затворник, пустынник, словом, аскет проникает в тайну божественного брака, постигает истинный запредельный, райский эрос. (Сначала Чудотворцев хотел назвать свою книгу не «Эрос и аскеза», а «Райский эрос», но даже он на это не отважился.) Между тем плотское падение, которым бес прельщает подвижника, по Чудотворцеву, есть убогое воздержание в сравнении со сверхполовым восторгом аскезы. Бесстрастие подвижника не есть нирвана или угасание. Напротив, апостол говорит: «Духа не угашайте» (Фес., 2:4, 19). Аскетическое бесстрастие есть изживание земных убогих страстей, угашающих горение райского эроса чадным тлением. Этим страстям предается тот, кто не холоден и не горяч, а обуморен, теплохладен, согласно Откровению Иоанна Богослова, и кого Господь изблюет из уст Своих (Откр., 3:16). Райский эрос – восхитительное, сверхчувственное единение личных энергий (сверхчувственное не потому, что оно подавляет чувственность, а потому, что бесконечно ее превышает). Блаженство – это вечное проникновение энергии в энергию (в энергии дух и плоть заодно); проклятие – это замыкание энергии (энергий), иными словами, ад – это индивидуальность, вечно сжигающая сама себя. Помню, что любимой книгой Платона Демьяновича всегда была «Divina Commedia» Данте, разумеется, он читал ее в оригинале. Исследуя райский эрос, Чудотворцев ссылается на песнь света из десятой песни «Рая»: «е l'canto di quei lumi era di quelle…» (Par. X, 73). Буквально двумя строками ниже поют эти пылающие солнца («quelli ardenti soli»), и вся поэма завершается строкой: «l'amor che move il sole e l'altre stelle», то есть солнцем и другими звездами движет эрос, или любовь.

Свою песнь песней новый Платон пропел не кому иному, как Аделаиде. В эти годы Чудотворцев переживает вершину своей жизни. (В 1916 году ему исполнилось сорок лет.) Балеты, исполнявшиеся Аделаидой для избранных, были сплошной хореографической песнью песней. Эти балеты завораживали, но и ужасали зрителей своей откровенностью. Они были навеяны, внушены, проникнуты Чудотворцевым. Аделаида одновременно танцевала его объяснения в любви и свой ответ. Говорили, что это танцы взаимности, но не было нужды ни в объяснении, ни в ответе: на сцене совершалось воспетое Чудотворцевым соитие энергий, когда танцевало тело, духом которого был он. Это было настолько откровенно, что о балерине и немолодом философе, переживающем при зрителях свою философию танца, не могли не говорить в обеих столицах. Ни для кого не было тайной, что в этом ослепительном соитии так или иначе участвовал Распутин. Говорили, что Распутин и Чудотворцев делят Аделаиду, пользуясь ею совместно, но высказывалось и предположение, будто оба разыграли ее в орлянку, и танцовщица досталась Чудотворцеву Впрочем, трудно представить себе, чтобы Аделаида позволила собой играть, не говоря уже о том, чтобы таксебя разыгрывать, но нет сомнений, что Распутин венчал этот мистический брак и под его водительством они перешли заветную черту в своей близости. Их роман, слегка перефразируя Блока, называли звездной бурей. Стоило Аделаиде некоторое время не появиться на сцене, как начинались игривые перешептывания о ее беременности, распространявшиеся, правда, в самом узком кругу, а в более широких кругах Аделаиде приписывали совсем другое, связанное с Марфой Бортниковой. Впрочем, балеты Аделаиды все чаще называли балетами Аделаиды – Чудотворцева, а то и Аделаиды Чудотворцевой, чтобы при этом тем красноречивее осечься и тут же попросить извинения за оговорку. А балеты становились все более утонченно-страстными, все более сверхчувственными, но что-то нарушилось в них, как только убили Распутина.