Восемь мечей

– И тут эта старая перечница проявила отменную выдержку. Надо отдать ей должное. Ваш отец приземлился прямо перед ней – бац! Она подняла лорнет и говорит: как любезно, мол, было с его стороны прибыть с такой поспешностью. Тут я и заподозрил неладное.

Оглядевшись по сторонам и убедившись, что никто не мог бы их подслушать, полковник продолжил увещевательным тоном:

– Я отвел его в сторону и сказал: «Старина, будь как дома, конечно, но черт возьми!» А потом я вежливо поинтересовался, нормально ли он себя чувствует, не вызвать ли ему… хм… врача. Ей-богу, он сошел с ума! Он поклялся, что это чистой воды случайность, что он пытался подсмотреть за кем-то, свесившись с перил, но потерял равновесие, и ему пришлось вот так спасаться. Ну я и поинтересовался, за кем же он пытался подсмотреть. И он сказал: за Хильдой, одной из горничных.

– Черт подери! – воскликнул Донован, сжимая руками голову, которая вновь начинала трещать. – Мой старик…

– Ему всюду мерещатся воры, – проворчал полковник. – В общем, он думал, что Хильда – это мошенница по имени Джейн Пикадилли, только в парике. Во дворе ему другой жулик привиделся. Той ночью кто-то заехал викарию чернильницей в глаз. Бедолага. Не удивлюсь, если он решил, что викарий – это Джек-потрошитель под прикрытием.

– Это уже слишком. – Доновану стало дурно. – Не хотите ли вы сказать, что мой отец сошел с ума?

Стендиш глубоко вздохнул.

– Мне тяжело это говорить, – пробурчал он, – но иного объяснения у меня нет. Хуже всего то, что я начальник управления полицией округа. Поскольку я не стал его слушать, он заставил меня устроить ему встречу с ребятами из Скотленд-Ярда и – ш-ш-ш!

Внезапно он умолк и обернулся через плечо. Донован устремил взгляд в том же направлении и увидел то, чего полковник опасался все это время: высокий дородный человек двигался со стороны Уайтхолла с мрачным и озабоченным лицом; казалось, он старается наступить на каждую трещину в тротуаре. Даже у его цилиндра был какой-то воинственный вид. Проницательные глаза на крупном морщинистом лице метали взгляды то влево, то вправо, и казалось, епископ Мэплхэмский – это был он – бормотал себе что-то под нос. Его сын заметил это, к тому же епископ выглядел куда бледнее обычного. Сквозь недоверчивое недоумение Донована пронзила жалость. Хотя епископ все еще оставался довольно крепким, ему не следовало перенапрягаться. Сколь бы энергичным ни был человек, если он не станет беречь себя, рано или поздно у него может случиться нервный срыв.

– Видите, – заговорщически понизив голос, произнес полковник, – сам с собой разговаривает. Доктора считают, что это первый признак, черт побери. Какая жалость! Сошел с ума, бедолага. Подбодрите его, прошу, подбодрите.

Полковник Стендиш был под таким впечатлением, что заговорил шепотом. Он посигналил епископу, однако, казалось, тот его не слышал. Епископ увидел своего сына и остановился. На его мрачном лице расцвела улыбка, которая составляла частичку искрометного обаяния этого человека. Но в этой улыбке сквозила озабоченность. Он поспешил подойти к Доновану и пожать ему руку.

– Мальчик мой! – По Дерби-стрит разлился чарующий голос, который в молодые годы мог заставить кого угодно поверить во что угодно. Даже на Стендиша он подействовал. – Рад видеть тебя снова. Мне, конечно, следовало бы встретить тебя на причале, но моего внимания требовали неотложные дела. Хорошо выглядишь, Хью, очень хорошо.

Это поразительное заявление только усилило беспокойство Донована. Должно быть, старик был очень занят.

– Привет, папа, – сказал он и стащил с себя шляпу.

– С твоими знаниями теперь ты сможешь, – радостно продолжил епископ, – помочь мне в одном деле чрезвычайной важности, – он грозно взглянул на полковника, и улыбка сошла с его лица, – которой, правда, пока еще никто не осознал. Доброе утро, Стендиш.

– О… хм… доброе, – нервно ответил полковник.

Епископ внимательно посмотрел на него. И в его глазах блеснуло любопытство.

– Стендиш, мне неприятно говорить такое старинному другу, но вы дурак. Долг велит мне сказать это. Я ошибался. И я открыто признаю это. Но… – он медленно повел рукой в воздухе, в его голосе звучало волнение, – бушующие воды да не поколеблют меня, и бури да не свернут меня с пути моего. И самый скромный человек, облаченный в доспехи праведного дела, будет сильнее всех воинств заблуждения.

Его сын едва сдержал приступ веселья. Говоря в такой манере, старик мог нагнать страху даже на мертвецов. Дело было не в том, что он говорил; весь гипнотический эффект заключался в том, как он это говорил, в его голосе и магнетизме взгляда, в потаенной, вкрадчивой убедительности.

– Вот и я говорю то же самое, – согласился полковник, – но послушайте, дружище, в конце концов, черт возьми, зачем вы покинули Гранж прошлой ночью, никому ничего не сказав? Мы чуть было не организовали ваши поиски. Жена рассердилась и все такое.