Восемь (ЛП)

В нашей семье мы всегда были близки друг с другом, но я бы не сказал, что кто-то проявлял телячьи нежности. Самое большее прикосновение, что мы обычно могли позволить по отношению друг к другу, это похлопать рукой по спине или потрепать по плечу, но то, что сейчас Нейт делает со мной — это полноценное, захватывающее дух, объятие. Я тону в нем. У меня почти подкашиваются ноги, и мне приходится обнять его широкую спину, руками крепко цепляясь в ткань хлопковой рубашки. В отличие от неуклюжего объятия с Лив совсем недавно, я принимаю объятие Нейта. Нет, не так, не принимаю его, а нуждаюсь в нем. Я плавлюсь в нем. Мои кости больше не хрупкие, угрожающие треснуть, а моя кожа больше не давит на мое тело. В его объятиях я наконец-то от всего этого избавляюсь. Первый всхлип, который слетает с моих губ, приглушен и слаб, а последующий плач быстро набирает обороты. Я рыдаю в объятиях старшего брата, пока мы оба не опускаемся на пол его офиса. Нейт ни на секунду не отпускает меня. Его объятия нисколько не ослабевают; он все это время крепко держит меня. Брат обнимает меня, пока не проливается последняя слеза, и последний резкий вздох разламывает мою грудь, а затем мы сидим в тишине. Единственный шум, который слышу — громкое, здоровое биение его сердца рядом со своим ухом.

Усталость наваливается на меня. Выпускаю наружу все, что запрятал внутри себя и позволил оставаться там и гнить. Оно вытекает из меня. Более того, то, что я позволяю видеть это кому-то еще и утешать себя в таком состоянии, дает мне право чувствовать измождение, которое не позволял себе ощущать с того дня, как потерял ее.

— Я, — пытаюсь сказать пересохшим ртом, что вынуждает меня несколько раз сглотнуть и попытаться заговорить снова. — Нам нужно начать все с чистого листа, Нейт. Здесь я погибаю и заставляю страдать своих детей. Хочу поехать куда-нибудь, где меньше всего воспоминаний, потому что сейчас память приносит слишком много боли.

— Я могу помочь с этим, куда ты хочешь поехать? — спрашивает он тут же, и я благодарен ему, что он не стал спрашивать ни о чем другом.

Брат не требует ответить, почему мне не хочется возвращаться на работу. Не задает вопросы об отъезде из нашего дома, который мы купили вместе. Он просто предлагает свою помощь, не осуждая и не ставя никаких условий.

Отстраняюсь и разрываю наши объятия. Перед тем, как одеть обратно свои очки, я вытираю воспаленные опухшие глаза манжетой своего свитера.

— Мы можем занять твою виллу на Ибице на несколько месяцев? Может, чуть дольше.

— Ты можешь оставаться там сколько захочешь, если это то, что тебе нужно. Когда планируешь отъезд?

— Я не предполагал, что это будет так легко, — признаюсь я со вздохом. — Мне казалось, что, как и все остальные, ты будешь пытаться отговорить меня от этого.

Какое-то время Нейт тихо наблюдает за мной, и мне приходится отвести взгляд от его лица, потому что сейчас я слишком открыт и эмоционален, а моя боль, повисшая между нами, кажется материальной. Будучи детьми, мы с Нейтом никогда не были близки, и только повзрослев, я, наконец-то, узнал своего самого старшего брата, как человека. Я всегда гордился им и его достижениями, но еще, как большинству младших детей, мне хотелось его одобрения. Позволить ему увидеть себя слабым и сломленным — самый честный с эмоциональной точки зрения поступок, который я не делал уже очень давно.

— Все, что произошло, было неправильно, Джош, — начинает Нейт, когда встает на ноги. — Потерять Лору подобным образом, пройти через все это, как сделал ты, и быть вынужденным заботиться об Айви и Артуре, в то время как все, чего тебе хотелось, это опустить руки, — он слегка качает головой, обходя свой стол, — черт, да ты самый сильный человек, которого я знаю, и, если ты попросишь меня о чем-либо, — брат смотрит мне прямо в лицо, чтобы придать значимости своим словам. — Я весь мир переверну, чтобы достать тебе его. Понимаешь?

Я не могу выдержать его взгляд. Как же сильно он ошибается на мой счет.

— Не возноси меня на пьедестал, Нейт. Я был дерьмовым отцом, и еще худшим сыном, и мысль, что я ваш брат, ни разу не приходила мне на ум. Поэтому, не говори ничего, чтобы заставить меня чувствовать себя лучше. Мне не нужно восхищение. Я не заслуживаю его. Мне просто нужно место, где смогу остановиться.

Моим словам не хватает силы, несмотря на то, что я хотел ими обидеть. Это мой личный способ защиты. Если мне больно, то всем остальным тоже может быть больно, даже если они просто пытаются помочь мне.

Какой же я на самом деле жалкий кусок дерьма.