Восемь Фаберже

Все это понятно, думал председатель Мэлколм, но что же дальше? Вызвать Бакстайна, объяснить, почему статья не выйдет? Мальчишка, вероятнее всего, уволится и начнет трубить на каждом углу о том, как главный редактор «Форбса» снял правдивый текст о советском происхождении хаммеровских миллионов. Что тогда подумают о нем, Мэлколме Форбсе, в Белом доме? Сейчас президент – почитатель его журнала, не скупящийся на публичные похвалы. Но это – сейчас; такой скандал Мэлколму могут и не простить.

Попытаться отредактировать статью? Но если извлечь из нее все неприемлемое, она вовсе потеряет смысл. Тут нужна такая тонкая хирургия, на которую не способен, пожалуй, даже умница Майклз.

Что тогда? Разве что – дать Хаммеру дополнительную возможность оправдаться. Да, Бакстайн взял у него комментарии ко всем основным фактам, изложенным в тексте. Но Арманд не понимает контекста, не видит, как все это изложено, как по нему отбомбился сопливый провокатор, только недавно закончивший школу журналистики в «Коламбии» и мечтающий, небось, об уотергейтской славе расследователей Вудварда и Бернстайна.

Показать Арманду статью до выхода номера? Это, конечно, тоже повод для скандала. Так не делается. Но, возможно, Мэлколм сумеет убедить репортера в том, что тот сам повел себя неспортивно, не дав Хаммеру возможности адекватно ответить на обвинения. Прочие варианты – точно хуже.

Приняв решение, Форбс снял-таки телефонную трубку и попросил секретаря соединить его с Хаммером.

– Арманд, я хочу тебе кое-что показать, – начал он без предисловий.

– Я, в общем, догадываюсь, что, – проворчал Хаммер. – Ты, на самом деле, не обязан это делать. Я тебе благодарен.

– Подожди, ты еще не видел текст.

– Я примерно представляю, что в нем.

– Ты не хочешь добавить каких-нибудь комментариев? Чтобы это не выглядело так… убийственно?

Хаммер рассмеялся над таким выбором слова.

– В моем возрасте смерть принимают всерьез, и я тебя уверяю: чтобы меня убить, маловато будет любой статьи. Но раз уж ты сжалился надо мной, приезжай, я расскажу тебе пару историй. И, может быть, кое-что покажу. Одну штуку, которая может тебя сильно удивить. Я буду в галерее через час.

Обычно председателю Мэлколму невозможно было назначить встречу через час: его график категорически не допускал таких вольностей. Но с чертовой статьей надо было что-то решать, и Мэлколм попросил Мэри Энн перенести все, что было назначено на вторую половину дня. По крайней мере, добираться было недалеко: до Хаммеровской галереи в двух кварталах от Центрального парка, на Парк-авеню, всего пара миль.

В назначенное время Форбс вошел в галерею. Хаммер, в коричневом костюме и белоснежной сорочке, ждал его в кабинете напротив входа, где обычно размещался управляющий. Взгляд его из-под кустистых бровей был ясен и приветлив, из-за стола он поднялся проворно, руку Мэлколму стиснул с бодрящей силой. «В его годы я точно не буду так выглядеть, – с завистью подумал Форбс. – С другой стороны, я же не доктор, и живу гораздо веселее».

Снова усевшись за стол управляющего, Хаммер углубился в чтение статьи. Чтобы не сидеть напротив в нелепом ожидании, Мэлколм прошелся по залам галереи. Но Шагал и его современники не вызывали у главного редактора ничего, кроме недоумения: его собственный вкус тяготел к старым мастерам и ранней американской живописи. Так что скоро он вернулся в кабинет. Хаммер с улыбкой смотрел на него.

– Как-то раз я подарил Ленину статуэтку – обезьянку с человеческим черепом в руках. Знаешь, что мне сказал Ленин?

– Что труд сделал из обезьяны человека? Или это сказал Маркс? Я плохо разбираюсь.

– Он сказал, Мэлколм: «Возможно, наступит день, когда обезьяна подберет с земли человеческий череп и удивится, откуда он взялся». Кажется, под обезьяной он имел в виду твоего репортера.

– Ну, Арманд, ты не будешь спорить, что Ленин сам многое сделал, чтобы его прогноз сбылся…

– Я как раз буду спорить. То, о чем ты говоришь, сделал не Ленин, а Сталин. Единственный, кстати, из русских вождей, с которым я не встречался и не работал. И единственный, с которым правительство Соединенных Штатов вступило в союз. Знаешь, Мэлколм, чтобы иметь мнение о том, что происходит в России, надо хорошо ее знать. Я прожил там десять лет в довольно интересное время и с тех пор регулярно там бываю. Наверное, можно сказать, что я знаю Россию и русских. Твоему журналисту не хватает контекста. Даже тебе, боюсь, его немного не хватает.

– Я отменил на сегодня все встречи, Арманд. Ты мой друг. Объясни мне контекст, и я подумаю, что можно сделать с этой вонючей статьей.