Восемь Фаберже

Эти довольно издевательские, если подумать, слова Хаммер произнес без всякой издевки. Именно его интонация, проникновенная, дружеская, помешала Мэлколму вернуть яйцо на столик и уйти, посоветовав Арманду купить следующий номер журнала. По крайней мере, так думал Мэлколм по дороге обратно. Из галереи он вышел, бережно неся перед собой творение царского ювелира, самолично упакованное Хаммером в шелковый шарф.

Вернувшись на Пятую авеню, Мэлколм направился не в шумную в это время дня редакцию, а в соседний таунхаус, который семья Форбс использовала для приемов и иногда в качестве городской квартиры. Плюхнувшись в кресло, он развернул шарф у себя на коленях.

Свое двенадцатое большое яйцо Фаберже Мэлколм в прошлом году купил в неважной сохранности. «Бутон розы» не только лишился своих сюрпризов – усеянной бриллиантами короны и рубинового кулона, – но и был поврежден: бывший владелец, англичанин, запустил яйцом в жену во время ссоры. Ювелир, пытавшийся восстановить подарок Николая II императрице Александре Федоровне, вряд ли смог бы работать у Фаберже. Эмаль, которой он покрыл бутон чайной розы, скрытый внутри алой с золотом скорлупы, совершенно не напоминала о живых лепестках. Наверняка работа Александра Петрова, лучшего эмальера в России того времени, выглядела совершенно иначе.

Но яйцо номер тринадцать в коллекции Форбса – Мэлколм уже начал так о нем думать – досталось ему в идеальном состоянии. Пасхальный подарок словно только что подготовили для передачи Его императорскому величеству. Мэлколм снял верхнюю половину яйца – у него зародилась сумасшедшая надежда, что и сюрприз сохранился, а ведь о нем вообще ничего не известно экспертам! Но нет, скорлупа оказалась пустой, и Форбс почувствовал укол разочарования. Все-таки у подарка Хаммера был изъян, который старый торгаш не позволил ему заметить в галерее.

Некоторое время Мэлколм рассматривал свое неожиданное приобретение, забыв обо всем. Это был не самый экстравагантный из царских пасхальных подарков. По меркам Фаберже, даже довольно аскетичный и вряд ли особенно дорогой в производстве. Но изящество работы не оставляло никаких сомнений в ее подлинности. Только усилием воли Мэлколм заставил себя снова завернуть вещицу и спрятать сверток в резной комод. Теперь надо было что-то решать с проклятой статьей.

Бакстайна Форбс вызвал не в свой кабинет, а к Майклзу. «Мне нечего скрывать», – сказал он себе, отгоняя мысль о том, что на самом деле нуждается в поддержке своего лучшего редактора.

Мальчишка вошел, явно не ожидая ничего хорошего. О дружбе Форбса с Хаммером было известно всему Нью – Йорку. Огромные темные глаза на узком лице парня смотрели недоверчиво, даже, пожалуй, выражали собачью готовность к хозяйским побоям. Но пухлая нижняя губа репортера была упрямо поджата. «Наверняка единственный сын еврейской мамы, – подумал Мэлколм. – Привык, что ни в чем не знает отказа. Но боится меня».

– Отличная статья, Норман, – главный редактор хлопнул репортера по плечу, отчего черные глазищи Бакстайна сменили выражение на изумленное. – Написана ярко, это настоящий стиль «Форбс» – то, за что нас любят и ненавидят!

Бакстайн даже заулыбался: все его страхи в секунду улетучились. А присевший на краешек своего стола Майклз, наоборот, нахмурился. Весь его опыт говорил, что такое приторное вступление в исполнении взрывного и придирчивого Мэлколма не может сулить ничего хорошего.

– Я нашел для себя в этой статье много нового, – продолжал председатель. – А ведь я неплохо знаю Арманда Хаммера. Можно даже сказать, что мы делали кое-какой бизнес вместе. Это, конечно, ни в коей мере не должно влиять на то, о чем пишет журнал. Ты знаешь, Норман, что мы никогда не боялись конфликтов. Мне не впервой терять и приятелей, и, что гораздо больнее, рекламные контракты: все серьезные клиенты всегда к нам возвращаются. Куда им еще идти, не в «Форчун» же!

Бакстайн самодовольно хмыкнул: главного конкурента, почтенный, осторожный журнал «Форчун», в редакции презирали за робость и отсутствие собственного голоса. А Мэлколм как раз подошел к самому рискованному моменту своей речи.

– Сегодня я встретился с Армандом по его просьбе, – почти не соврал он. – И вот теперь, Норман, я в очень щекотливой ситуации. Арманд догадался по твоим вопросам, какой будет статья. И кое-что рассказал мне о своих отношениях с… русским правительством. Рассказал, взяв с меня обещание это не публиковать. Норман, в свете его слов твоя статья… скажем прямо, не соответствует действительности. Но я не могу тебе сказать, в чем именно. В этом и заключается сложность моего положения.

Мэлколм замолчал. Бакстайн, минуту назад не чуявший под собою ног от счастья, сдулся, словно проколотый воздушный шарик.

– Вы показали Хаммеру мой текст, так? – почти прошептал он. Губы его чуть заметно дрожали.

– Я же сказал, Норман, Хаммер легко сообразил по твоим вопросам, о чем ты пишешь. Он ведь не первый день живет на свете. – Мэлколм до сих пор ни разу не солгал впрямую: ведь Хаммер и в самом деле догадывался, что за текст напишет молодой корреспондент «Форбса».