— Какую формулу? — услышала я собственный шепот.
— Формулу Восьми…— начал он и вдруг застыл как вкопанный.
Он бросил быстрый взгляд мне за спину, и его лицо превратилось в маску. Соларин выпустил мою руку и сделал шаг назад. Я повернулась, чтобы посмотреть, что такого он увидел у меня за спиной. За ярко освещенной сценой стоял какой-то человек. Луч прожектора, следуя за танцорами, на несколько мгновений выхватил его из мрака. Шариф!
Шеф тайной полиции церемонно кивнул мне, потом луч света переместился, и Шариф скрылся в темноте. Я быстро оглянулась на Соларина. Но там, где мгновение назад стоял русский, уже никого не было, только шевелились листья пальмы.
Остров
Однажды из Испании выехали какие-то таинственные переселенцы и пристали к тому клочку земли, на котором они живут и поныне. Они явились неведомо откуда и говорили на незнакомом языке. Один из их начальников, понимавший провансальский язык, попросил у города Марселя позволения завладеть пустынным мысом, на который они, по примеру древних мореходов, вытащили свои суда.
У меня есть предчувствие, что однажды этот маленький остров изумит Европу.
Была почти полночь, когда под покровом темноты Мирей покинула дом Талейрана и исчезла в душном бархате жаркой парижской ночи.
Когда Морис понял, что не сможет заставить ее изменить принятое решение, он дал ей резвого коня из своей конюшни и маленький кошель с монетами, какие удалось наскрести в этот поздний час. В ливрее, которую Куртье, порывшись в кладовых, дал ей для маскировки, с волосами, подвязанными и напудренными, как у мальчишки-лакея, она незаметно вышла на улицу через черный вход и отправилась по темным улицам Парижа к баррикадам в Булонском лесу, откуда начиналась дорога на Версаль.
Мирей не могла позволить Талейрану сопровождать ее. Его аристократический профиль был известен всему Парижу. Более того, они обнаружили, что паспорт, который прислал Дантон, действителен только с 14 сентября — пришлось бы ждать почти две недели. В конце концов сошлись на том, что Мирей надо отправляться одной, Морису — оставаться в Париже, словно ничего не произошло, а Куртье — ехать той же ночью вместе с ящиками и ждать у Ла-Манша, пока его паспорт позволит ему отбыть в Англию.
Теперь, когда ее лошадь сама выбирала дорогу по темным узким улочкам, у Мирей появилась наконец возможность спокойно обдумать рискованную миссию, которая ей предстояла.
С той минуты, когда наемный экипаж был остановлен перед воротами Аббатской обители, Мирей так закружило в водовороте событий, что ей приходилось действовать лишь по велению сердца. На то, чтобы прислушаться к разуму, просто не оставалось времени. Ужасная гибель Валентины, опасности, которые подстерегали саму Мирей, пока она брела по улицам Парижа, лицо Марата и гримасы тех, кто наблюдал за казнью… Казалось, тонкая скорлупа цивилизованности треснула, и на миг глазам девушки открылось все убожество человеческой натуры, скрытой под хрупкой оболочкой внешнего лоска.
А потом мир вокруг будто сорвался с цепи. Мирей чудилось, что она находится в сердце яростного пожара, который распространяется с неимоверной быстротой и вот-вот поглотит ее. На каждый удар судьбы душа ее отзывалась новой вспышкой боли. Раньше Мирей и не знала, что боль может быть такой сильной. Она до сих пор тлела в ней, словно темное пламя — пламя, которое лишь разгорелось ярче за краткие часы, проведенные в объятиях Талейрана. Пламя, которое зажгло в ней желание собрать все фигуры шахмат Монглана, прежде чем это успеет сделать кто-то другой.
Казалось, минула вечность с тех пор, когда Мирей в последний раз видела сияющую улыбку Валентины в тюремном дворе. Однако прошло всего тридцать два часа. Тридцать два, Думала Мирей, когда в одиночестве ехала по темной улице. Ровно столько фигур стоит на шахматной доске в начале игры. Ровно столько она должна собрать, чтобы разгадать тайну и отомстить за смерть Валентины.
На узких улочках по дороге в Булонский лес ей встретились всего несколько человек. Даже сейчас, когда она ехала за городом по дороге, озаренной светом полной луны, вокруг о почти безлюдно. К этому времени большинство парижан уже знали о массовых казнях, происходящих в тюрьмах, и предпочитали оставаться в относительной безопасности собственных домов.