Воры в законе -2

Фаина ни на толику ей не поверила и обиженно одной рукой натянула на лицо одеяло, давая понять, что ей тяжело дальше продолжать беседу. Баба Наташа вышла из палаты, осторожно закрыв за собой дверь. Она не предала значения поведению больной сестры, потому что знала бессмысленно доказывать что – то практически полуживому человеку. К тому же она говорила правду. Пифагор давно покоился в первом уже рассохшемся протезе Глеба, который пылился в чулане. О нём знали только она и сам Глеб. Совсем недавно по весне, муж Альбины Василий Иванович, – преподаватель архитектурно – строительного института с четырёхлетним сыном Максимом наводили порядок в чулане и наткнулись на протез. Посмотрев на покоробленную культю, Василий сунул её сыну в руки, чтобы тот бросил её в костёр, разведённый дедом в саду. Во время дед обратил внимание на свежие дрова и вытащил из костра уже охватившую огнём искусственную ногу. Он сунул её в бочку с водой и, притушив огонь, протянул протез Альбине:

– Отнеси назад его дочка?

– Пап да ты что? – улыбаясь, захлопала она глазами, – зачем тебе то, что уже не потребуется никогда?

– Память дочка! Память! – она дорога для меня.

Дед не показал Пифагора дочери и зятю в этот день, хотя Наталья настаивала на этом:

– Зачем бабуля? – сказал он, – ни к чему им такое наследство. Я же тебе говорил, что этому Пифагору есть хозяин. Своих слов и обещаний я не меняю. Вадим на радость нам спас нашу Альбину от обильного разлива Волги – матушки. Вот после моей смерти и передашь ему Пифагора. Пускай владеет. Хоть он и барыгой стал, и к нам в последнее время носа не показывает, но это не меняет моих решений. Всё – таки считай, он нам тоже, как внук приходится. А Альбине у тебя есть что наследовать. Брошью Дашковой я думаю, она будет довольна.

До несчастного случая с Альбиной он планировал возвратить при случае Пифагора Морису, но после передумал и сказал Наталье, что намерен подарить фигурку Вадиму. Морис же с 1980 года жил в Лейпциге. Он был учёным музееведом и теорию музейного дела знал в идеале. Этой фигуркой Глеб мог устроить безбедную жизнь для Анны и Мориса.

Глеб давно уже переменил мнение о Пифагоре, считая, что этот костяной грек принёс им с Натальей, не только счастье, но и долгую жизнь. Глеб думал, чем дольше он будет осознавать, что фигурка принадлежит ему, тем дольше продлится жизнь. А дети жили пока не совсем бедно. Особенно хорошо жил Морис. Работая в Германском музее книги и письменности, он помимо этого имел на международной ярмарке свой лоток, где выставлял на продажу картины и экспонаты художественного ремесла, а также редкие книги. Этим летом Морис обещал приехать всей семьёй, в Нижний Новгород и прислал письмо, чтобы их ждали. Под вопросом оставался только приезд старшего сына Августа, жившего в другом государстве. Письмо Мориса мать воткнула в створку застеклённой дверки кухонного мебельного гарнитура. Память у неё была уже не та, как раньше и она боялась, что письмо затеряется, и Глеб не прочитает радостное известие.

Я тебя не понимаю

Морис милый, мы оба с тобой учёные люди. Неужели ты не позволишь опубликовать эту книгу и продать Пифагора? Покупатель на него есть и готов отдать за него бешеные деньги. Ты только подумай, сколько денег будем мы иметь, и какую правду мы принесём мировой общественности? Мало того, мы гонорар, полученный за книгу, положим в любой Швейцарский банк для нашей дочки Сабрины. Нет давно СССР, и разнесли Берлинскую стену. Или ты думаешь, что вернётся всё назад? Дудки! – Ваш пьяный Ельцин, как и государь Пётр тоже по Европейскому окну неплохо рубанул.

Морис сидел у только что нового купленного компьютера и печатал статью в журнал. Он приподнял очки на лоб и не без возмущения произнёс:

– Ты Анна хлопала в ладоши раньше нашему президенту, а сейчас от рыгаешь на него всяческой скверной. – Да может он и пьянь хроническая, но феерию он нам создал почти сказочную. Мы с тобой без труда стали жителями Германии. Ты общаешься со своими родственниками каждый день. Я вдохновляюсь демократией. Мы с тобой имеем любимую работу, которая даёт нам неплохие доходы. Неужели не ясно, что наша дочка никогда ни в чём нужды знать не будет? Чего тебе ещё надо?

– Ничего мне не надо, – обидевшись, сказала Анна. – Но ты не забывай, что в Германию мы приехали ещё при Брежневе и поэтому спать я тебя к себе сегодня не пущу. Мне надоели твои коммунистические суждения.

Морис раздражённо сбросил свои очки со лба и, потерев виски рукой, сказал: