Ворота судьбы

…Даже и теперь, видя, как прут несметные орды городских жителей поездами и машинами на наши давно вытоптанные клубничники и черничники, как буровят сотни моторок наши обезрыбевшие реки Тубу и Амыл, как разбойно оглушают пальбой поредевшие леса охотники – «любители», как крушат кедровники необузданные шишкари, я с тоской вспоминаю Ваньку Санина-Сусанина. Видно, нет у него достойных последователей – ревнивых хозяев, радетелей и защитников отчего края, крестьянского мира. Колхозная община ушла в прошлое, но рассеялся и миф о рачительном частнике – владельце земли и вольном хлебопашце…

Выстрелы в яблоко

Помнится, я был тогда уже студентом. Летних каникул мы не знали. Страну сотрясал целинный бум. И после весенней сессии нас тоже отправляли на целину, а если сказать по правде – то просто использовали как даровую силу на рутинных работах в обезлюдевших хозяйствах глубинных районов. Небольшой отпуск домой нам давали только в промежутке между сенокосом и жатвой, чтобы потом снова бросить «на целину», теперь уже до белых мух.

И вот таким-то сиятельным днем позднего лета вышел я из отцовского дома с чувством праздного отпускника и направился по любимой дороге детства – за поскотину, к Пашину озеру. Небо было безоблачным, высоким и словно бы шелковистым в своей посветлевшей голубизне. Леса еще не пожелтели, но листва уже потеряла насыщенную зелень, поблекла, и шорох ее стал более сухим и отчетливым. Хлеба подходили неровно, сдерживаемые подсадой, и позлащенное поле, точно домотканый половик, там и сям пересекали темно-зеленые полосы. Однако оно было уже по-хозяйски обкошено кругом, приготовлено к жатве, и пшеничные колосья тянулись к небу, качаясь на ветерке из стороны в сторону, точно в нетерпении.

Смешанный запах зреющих хлебов, полыни и медвяного донника напомнил почему-то о запахе яблок. Может, потому, что была пора яблочного Спаса. И я невольно подумал о колхозном саде, расположенном неподалеку, в широкой низине, где, должно быть, сейчас уже поспели нехитрые нашенские фрукты – разносортные ранетки, полуяблоки и яблоки «белый налив», которые я так любил когда-то, хотя, правду сказать, они нечасто попадали в руки деревенской ребятне.

Вдруг справа, из-за косогора, показалась гнедая лошадь, волочившая телегу с возом дров. На возу сидел рыжебородый старик. Это был – легок на помине! – колхозный садовод Кузьма. Повозка двигалась мне навстречу. И вскоре поровнялась со мной. Я просто кивнул деду Кузьме и хотел уже пройти мимо, но он неожиданно остановил лошадь и даже почему-то снял шапку, положив ее рядом на березовые кряжи.

– Здоровы будем, – сказал он дружелюбно.

– Здравствуйте, здравствуйте, дядя Кузьма, – ответил я, не сумев скрыть некоторого удивления.

– Слыхал, в городе учишься, в институте. На кого, если не секрет?

– На учителя истории и литературы.

– На учителя? Это хорошо. Раньше учитель первым человеком на селе был. И за советом к нему, как к мировому судье, и с исповедью, как к попу. Да и нынче не скажу, что в последние превратился. Правда, помельчал как-то учитель. Натура не та пошла. Крупности не стало, основательности. Один, смотришь, за воротник закладывает, другой – по женской части слаб… Но ты, слыхал я, парень самостоятельный, дай Бог тебе, как говорится.

Я ничего не ответил, больше смущенный, чем обрадованный этим нежданным и прямолинейным, как оглобля, комплиментом. Помолчал и Кузьма, глядя в землю. А потом без видимой связи добавил:

– Сад у нас нынче отменно рясный. Двадцать кулей одних яблок собрали. Но есть еще и на корню – «белый налив», «мичуринка»… Зашел бы когда, угостился. Мы гостей привечаем.

– Спасибо на добром слове, дядя Кузьма. Может, и забегу – будет время.

Гнедой меринок, отдышавшись после подъема, потянулся к густо-зеленой подсаде, но Кузьма прикрикнул на него: «Куда полез в потраву, окаянный!» – и, передергивая вожжи, стал выправлять на дорогу. Меринок нехотя повиновался и, едва стронув с места тяжелый воз, покатил его дальше к поскотине. Кузьма надел шапку, уселся поудобнее, поправив под собой кусок кошмы, и уже когда отъехал порядочно, крикнул мне еще раз:

– Заходи, не стесняйся!

Я благодарно помахал ему в ответ, но про себя подумал с невольной грустью: «Эх, дядя Кузьма, лет бы десять назад услышать от тебя это любезное приглашение. А теперь… Зачем мне теперь твои яблоки? Воистину – дорого яичко к Христову праздничку».

Шагая полевой дорогой между хлебами, я невольно вспомнил одну давнюю встречу с Кузьмой, о которой он наверняка и думать забыл. Во мне же она оставила одну из тех невидимых царапин, что не заживают в нашей душе всю жизнь и время от времени ноют «к ненастью», точно осколки в теле старого воина.