Ворота с калиткой

— Наша фамилия Маркус, — сказала Шоша. — Родители Даниэля Маркуса.

— Приехали на своей машине? — спросила неожиданно Браха.

Шоша слегка замешкалась.

— Да, у нас есть машина…

— Вот и отлично! — Браха тут же принялась хлопотать с компьютером всеми десятью пальцами. — Хирург вам даст заключение, и можете брать своего сына домой.

Вспыхнув и осветившись радостью, Шоша и Йони переглянулись. Их головы, склоненные над окошком, находились рядом, и они в губы поцеловались.

— Температура тела, анализы крови, мочи, снимки внутренних органов, костные снимки в целом — в полном порядке, все о’кей! — считывала с компьютера в бешеном темпе Браха. — На правую ногу наложена гипсовая повязка — слабый намек на трещину. Ждем снимки черепной коробки, последние снимки… Когда будете уходить, я дам вам выписку для больничной кассы. Все приготовлю в трех экземплярах: один для полиции, один — на случай судебного иска в страховую компанию. Он, кстати, там — мужчина, который сына вашего сбил. Сидит у его кровати. Идите, вам скажут, где их найти.

И Браха нажала на что-то возле себя. Двери в приемный покой, издав тихое гудение, разъехались перед ними.

— Вы на меня не сердитесь! — крикнула Браха вдогонку. — Сами видите, что здесь сегодня творится.

В приемном покое было стерильно чисто, бесшумно сновали врачи и медсестры. По обе стороны шли залы с высокими койками на колесиках. Часть коек была за занавесками. Там слышались стоны, шепоты, всхлипывания — происходили неведомые таинства, и Йони сразу сделалось дурно.

Они дождались, когда медсестра за стоечкой закончит разговор телефонный, назвались, и та отвела их в соседний зал, Указав на дальнюю койку в углу.

Они увидели сына, он спал с сердитым выражением на лице, и Шошино сердце облилось нежностью и умилением. У изголовья сидел мужчина, скрестив руки и ноги, и тоже, видимо, дремал. Сидел он к ним спиной, и Йони на куртке его увидел ирис Гильбоа.

«Так вот кого выбрали Данику в палачи! Почти коллегу».

Неслышно ступая, крадучись, приблизились к кровати и встали над сыном. Разглядев его, успокоились окончательно: не было ран, синяков, ни даже царапин. Не проступали в лице следы внутренних болей. Шоша поцеловала его в лоб.

Он сразу открыл глаза и с тем же нахмуренным выражением сердито сказал:

— Вот, наконец, явились! Где вас так долго носит? Меня тут давно выписывать собираются. Черт побери, который час, мама?

Глядя восхищенно на свое сокровище, они молча ему улыбались, покуда он тянулся наверх, выволакивая из простыни загипсованную ногу. И сел, опираясь спиной на подушку.

— Вас тут и Семка ждет. Вот, познакомьтесь с Семкой, это он меня подцепил на джипе своем, он притащил в больницу.

Они подняли глаза на тут же вскочившего Семку — высокого, с соломенной шевелюрой и рыжими усами. На груди его куртки был тот же ирис Гильбоа — знак Государственной службы охраны природы.

— Да, Семка, ничего не поделаешь, — смущенно говорил он, пожимая Шошину руку через кровать. — Кличка с детства моя. На самом деле — Шломо Каши, — он пожал руку и Йони. Мы с Дани успели уже подружиться, он все мне про вас рассказал. Я, говоря по правде, представлял вас совершенно иначе.

«Чувствует себя виноватым, всем своим видом дает нам это понять, — отметил Йони. — Нормальный вполне мужик, нормальный еврей. А выбор пал на него. Кибуцник, конечно же…»

Шоша коснулась гипса.

— Болит, бедненький?

— Да ничего у меня не болит! — Взвизгнул он гневливо и замотал головой. — Везите меня домой, врачи тут одни маньяки, дебилы… И Семка тоже хорош! Кричал я ему, что в полном порядке, так нет же — сюда приволок. Здоровую ногу в дерьмо вот это одели.

Все трое стояли над ним и улыбались, обмениваясь взглядами: «Милый, глупый мальчишка, строит из себя героя…»

Семка обратился к Йони:

— Давайте найдем хирурга, я всех тут знаю уже. Последствий аварий почти никаких. Я, собственно, давно мог уехать, я ждал вас совсем по другой причине. Я что-то важное должен вам рассказать. Вы просто обязаны это услышать.

«Он видел отца! — тут же мелькнуло у Йони. — Весь возбужден, пережил какое-то потрясение. Хочет со мной поделиться. Да я и сам умираю от нетерпения…»

Они двинулись по коридору, уступая дорогу больным на костылях и в колясках, огибая кровати, которые везли санитары.

— А он ведь и дома ведет себя точно так же по-хамски, — жаловался Йони на сына. — И дело тут вовсе не в возрасте — «типеш эсре». Он попросту нас стыдится. Акцента нашего, нашей галутности. Дошло до того, что перестал приводить в дом друзей, одноклассников. Вы же сами обратили внимание: дает всем понять, что достоин лучших родителей.

Семка молча кивал, тряся роскошной своей шевелюрой, кусал пшеничные усы и выглядел так, будто это его во всем обвиняли.

— Друг мой, у вас замечательный сын. Не забывайте — он сабра! Моя ведь фамилия Соломин, я вырос в точно такой же семье — сабра в первом поколении. Живу в кибуце, на севере, а родители мои из России. Уроженцы этой страны, мы ищем свое лицо, образ другого еврея. Да, нас очень многое раздражает…