Ворошиловград

Автобус выехал на пригорок и тяжело закашлялся. Впереди лежала широкая солнечная долина с салатными кукурузными полями и золотыми ложбинами. Водитель решительно двинулся вперед. Выключил двигатель и расслабился. Автобус сползал вниз, словно снежная лавина от неосторожных криков японских туристов. Ветер свистел, чиркаясь о теплые бока, жуки бились о лобовое стекло, будто капли майского дождя, мы летели вниз, набирая скорость, а вокруг, над нами, витали голоса индийских певцов, предвещая долгую радость и легкую смерть. Скатившись на дно долины, автобус по инерции выскочил на первый бугорок, и тут водитель попытался включить двигатель. Икарус тряхнуло, послышался резкий скрежет железа о железо, и машина остановилась. Водитель в отчаянии молчал. О чем-то спрашивать его мне было неловко. В конце концов он опустил голову на руль и как-то затих. Время от времени плечи его вздрагивали. Сначала я подумал, что он плачет, это было по-своему трогательно. Но, прислушавшись, понял, что вздрагивает он уже во сне. Все остальные пассажиры икаруса-призрака тоже спали. И никто даже не думал охранять товар. Я снова прошелся по салону и выглянул в окно. Ветер легонько касался молодой кукурузы, тишина повисла вокруг, и солнце въедалось в долину, как пятно жира в ткань. Неожиданно кто-то коснулся моей руки. Я оглянулся. В конце салона были какие-то занавески, темно-коричневые и давно не стиранные. Мне казалось, что там, за занавесками, ничего нет, что там стена, ну или окно, или еще что-то такое. Но оттуда высунулась рука и, легко ухватив, потащила меня внутрь. Я шагнул вперед и, проскользнув сквозь невидимый вход, оказался в маленькой комнатушке. Это был такой себе чилаут, место для медитаций и любви, келья, населенная духами и тенями. Стены комнатушки были завешаны китайскими синтетическими коврами со странными орнаментами и рисунками, на которых изображены были сцены охоты на оленей, чаепитие и приветствие пионерами Пекина товарища Мао. Вдоль стен стояли два небольших диванчика. И на этих диванчиках сидели три мавра и одна мавританка. И на маврах было какое-то белое исподнее, а на мавританке серое спортивное белье. Тяжелые ожерелья с черепами болтались вокруг ее шеи, а в волосах вместо гребня торчал нож для разрезания бумаги. На коленях у нее лежал термос. Глаза мавров хищно вспыхивали в полумраке, и желтоватые белки светились в темноте, как янтарь. А мавританка, глядя мне прямо в глаза и не отпуская руки, спросила:

– Ты кто?

– А ты? – спросил я, чувствуя тепло ее ладони и тяжесть серебряных колец на пальцах.

– Я Каролина, – сказала она и неожиданно убрала руку. Один из мавров, оглядываясь на меня, прошептал что-то на ухо своему соседу, и тот коротко засмеялся.

– Куда ты едешь? – снова спросила Каролина, рассматривая меня в полутьме.

– Домой, – ответил я.

– А кто тебя там ждет? – Она вытащила нож из своей прически, и густые волосы рассыпались, скрывая ее глаза.

– Никто не ждет.

Каролина тоже засмеялась.

– Зачем ехать туда, где тебя никто не ждет? – спросила она, доставая откуда-то гранат и разрезая его пополам.

– Какая разница? – не понял я. – Просто давно там не был.

– Держи, – она протянула мне половину граната. – Что ты будешь делать там, где тебя никто не ждет?

– Я ненадолго. Завтра поеду обратно.

– Ты так боишься туда возвращаться? – Каролина снова засмеялась, впиваясь в свою половину граната.

– С чего ты взяла?

– Ты еще не успел приехать, а уже собираешься обратно. Ты боишься.

– У меня дела, – объяснил я ей. – Не могу остаться там надольше.

– Можешь, – сказала она. – Если захочешь.

– Нет, – недовольно повторил я, – не могу.

– Думаю, что ты так скоро сбегаешь, потому что забыл все, что с тобой было. Когда вспомнишь, тебе будет не так просто оттуда уехать. Держи.

И протянула мне кружку, налив туда что-то из термоса. От напитка пахло корицей и валерьянкой. Я попробовал. Вкус был терпкий и острый. Я выпил все. Меня сразу вырубило.

* * *