Ворошиловград

* * *

И вот теперь он грелся на солнце, рассказывая что-то неубедительное.

– Ясно, – сказал я ему, – не хочешь говорить – не говори. А кто у вас бухгалтерией занимался?

– Бухгалтерией? – Коча открыл глаза. – Зачем тебе бухгалтерия?

– Хочу узнать, сколько у вас бабла.

– Ага, Гера, бабла у нас до хуя, – нервно засмеялся Коча. И добавил: – Тебе с Ольгой поговорить надо. Юра, брат твой, с ней работал. У нее фирма в городе.

– Это что – телка его?

– Какая телка?! – обиделся Коча. – Я ж говорю – Юра с ней имел дела.

– А где у нее офис?

– Ты что – прямо сейчас хочешь к ней пойти?

– Ну не сидеть же мне тут с тобой.

– Сегодня воскресенье, Гер, дружище, выходной.

– А завтра?

– Что завтра?

– Завтра она работает?

– Не знаю, наверное.

– Ладно, Коча, ты занимайся клиентами, – сказал я, обозревая пустую трассу. – А я спать хочу.

– Иди в вагончик, – сказал на это Коча. – И спи.

* * *

Свет пробивался сквозь шторы, наполняя помещение пятнами и солнечной пылью. Горячие полосы тянулись по полу, как просыпанная мука. Над дверью были прикреплены какие-то самодельные шторы, сделанные из бобинной пленки. Видно, Коча долго над ними трудился. Я вошел, не закрывая за собою дверь, и огляделся вокруг. Сквозняки касались пленки, и та легко шуршала, как кукурузные листья. Под стенами стояли два продавленных диванчика, справа была устроена кухня, с плитой, древним холодильником и разной утварью на стенах, а слева, в углу, стоял письменный стол, заваленный подозрительным мусором, копаться в котором мне не хотелось. И над всем этим стоял странный запах. Я был уверен, что в помещении, где живет друг Коча, должно было вонять. Чем? Да чем угодно – кровью, спермой, бензином, в конце концов. Между тем в вагончике пахло хорошо налаженным мужским бытом, это такой странный запах, он всегда стоит в помещениях, где живут вдовцы, но как бы это правильно сказать – довольные собой вдовцы, вдовцы, у которых все в порядке с самооценкой. Вот у Кочи с самооценкой было, очевидно, все в порядке, – подумал я, падая на диван, который показался мне менее продавленным и более прибранным. Упал, стянул с ног кроссовки и вдруг почувствовал морочливость всей этой поездки, с переездами, остановками, попутчиками, вспомнил о Каролине и ее сладком напитке, о черном небе над зарослями малины и ощущении железа, на котором спишь. Все это утро как-то странно никак не могло закончиться, будто что-то разладилось в механизмах, которыми я руководствовался. Что-то не складывалось. Я как бы стоял в просторном помещении, в которое запустили каких-то неизвестных мне людей, а потом выключили свет. И хотя помещение было мне знакомым, присутствие этих чужих людей, которые стояли рядом и молчали, что-то от меня скрывая, настораживало. Ладно, подумал я, уже засыпая, – в случае чего всегда можно уехать домой.

Стена над диванчиком была облеплена фотографиями, вырезками из журналов и цветными картинками. Коча, как маньяк, сплошь понаклеивал тут фрагменты лиц, контуры тел, растерзанные толпы, из которых вырывались чьи-то глаза и губы; были это веселые коллажи, будто он долго приклеивал друг к другу обрывки разных историй, вырезки из случайных изданий, просто исписанную бумагу, среди которой можно было различить этикетки от спиртного и политические листовки, фото из журналов мод и черно-белые порнооткрытки, футбольные календарики и чье-то водительское удостоверение. Издалека все это сливалось в причудливый узор, как будто кто-то долго издевался над фотообоями. Вблизи в глаза бросалось множество деталей – пожелтевшая бумага газетных вырезок, выколотые глаза манекенщиц, свежепролитый клей и темно-багряные капли клубничного джема, похожие на загустевший лак для ногтей. И все это объединял какой-то общий фон, глиняно-салатное наполнение, мелко испещренное буквами и знаками, ломаными линиями и цветными пятнами. Я долго всматривался, но не мог понять, в чем тут дело. Наконец подцепил пальцем дембельский портрет Кочи и, потянув на себя, оторвал. Под фото находилась большая буква С. Это была карта. Скорее всего, Советского Союза, и скорее всего, географическая: суглинок – это Карпаты, Кавказ и Монголия, салат – тайга и Прикаспийская низменность, там, где суглинок твердел, покрываясь меловой сухостью, – должны быть пустыни. Тихий океан был темно-синий, Северный – голубовато-слюдяной. На месте Северного полюса висела голая баба с отрезанной головой. Кружок юных краеведов. Я провалился в тишину.

* * *

Проснулся я от чьих-то голосов, и голоса мне сразу не понравились. Быстро вскочил с дивана, вышел во двор. Голоса доносились от заправки, кричали сразу несколько человек, я узнал только испуганный голос Кочи.

Возле будки в креслах сидели, развалившись, два чувака, в пиджаках и джинсах. Один был с галстуком, другой – похоже, главный – с расстегнутым воротничком, один в кроссовках, другой, главный – в кожаных ботинках. Третий чувак, в джинсах и адидасовской куртке, держал Кочу за шкирку и время от времени сильно его встряхивал. Коча что-то протестующе вскрикивал, чуваки в креслах начинали смеяться. Ага, подумал я, и шагнул вперед.