Вороны Вероники

Ночной карнавал сыпал огнями, смехом, музыкой. И неизбежно даже здесь, на празднике похоти, можно было сыскать островок покоя и целомудрия. Особенно здесь. Отчего-то раз за разом, точно приливной волной Альдо приносило к этим людям, юным и невинным. И всякий раз он задавался вопросом, был ли когда-то таким же или уже родился бесчестным и жестоким?

При свете дня эти дети, называющие себя Святым Орденом Чистой Лилии, воротили нос от него, от Рауля, поносили Джанлу — негромко, впрочем, — и ужасались разгулу похоти и насилия. Но в ночь карнавала на всяком маска. Кто-то из членов ордена, для кого целомудрие было лишь игрой, пустым ханжеством, развлекались сейчас на площадях и каналах. А он мог под маской подойти к этим невинным.

В жаровне-клетке горел огонь, выплясывая на угольях. Тихо, нежно звучала теорба, инструмент слишком деликатный для Сидоньи, приверженки скрипок и валторн. Вино... вино было, не воду же пить в разгар карнавала, но мягкое, легкое. Оно веселило, но им нельзя было напиться. Мунсу с левого склона вулкана Пити не превращало пьющего в скотину. «Как угораздило вас родиться здесь? - думал иногда Альдо. - Каким сюда занесло ветром?»

- Вина, синьор?

Райской птичкой подпорхнула девушка, чей карнавальный костюм был украшен перьями. Альдо поклонился, принял бокал и сел на груду ящиков. Ночь сгущалась, от воды поднимался вязкий туман. Кое-где его разгоняли маги, но только не в Старом порту, в двух шагах от которого находился выход со Двора Чудес. Здешним обитателям туман был на руку. Совсем рядом располагалось настоящее пиратское логово, и его обитатели под покровом ночи и тумана нападали на стоящие на рейде иноземные корабли, особо часто пользуясь тем, что команда сходит на берег выпить и поразвлечься. Трепетные юноши и девушки рассказывали об этом не без восхищения. Невинность, как всегда полагал Альдо, относительна.

Он в разговоре не участвовал. Сидел, смакуя вино, и разглядывал огни, проступающие сквозь туман, любовался приглушенной игрой цвета. Ждал.

На ночном карнавале Дженевра увидит всякое. Сидонцы изобретательны, когда дело доходит до постельных забав, а маски снимают последние запреты. В такую ночь можно увидеть все, что угодно. Карнавал разожжет в юной чувственной девушке похоть. А одиночество и царящее вокруг безумие породят страх. Карнавал неизменно доходит до точки, за которой лежит бездна. Он для того и затевается, чтобы пройти по самой грани и заглянуть во тьму. Пройдет совсем немного времени, и Дженевра отдастся ему, чувствуя желание и ненависть, как и должно. Может быть, уже сегодня.

- Это ведь все бабьи сказки! - голосок, испуганный и очень уж пронзительный, оторвал Альдо от размышлений.

- Вовсе нет, прелестная роза, - ответил ей с усмешкой один из юношей; даже невинности по вкусу пугать хорошеньких девиц. - Я видел стрегу, настоящую стрегу собственными глазами. И она вела на поводке свое чудовище. Монстр источал зловоние.

Альдо оттянул воротник, борясь с внезапным приступом удушья. Все в прошлом. Давно в прошлом.

- Стрега… она была страшной? - пискнула девушка.

Ее собеседник, заводила в этой юной безрассудной компании, хмыкнул.

- Она была прекрасна.

Стреги всегда прекрасны. Настоящие стреги, не те жалкие несчастные создания, что торгуют амулетами и предсказаниями, а порой и собою. Стреги подлинные ничего не продают. Они дают и очень дорого берут взамен. И любой, на кого стрега обратила внимание, обречен.

Альдо поставил бокал на перевернутую бочку и, проходя мимо, взглянул в глаза юноше, мерцающие в прорезях шелковой, золотом шитой маски. В них уже были знакомое чувство, сияла готовность откликнуться на зов. Покачав головой, Альдо пошел прочь. Он мог бы дать этому юноше совет, но слишком хорошо знал, что влюбленные их не слушаются. Влюбленные в стрегу — и подавно.

* * *

Дженевра во все глаза смотрела на сестру. Джованна тоже ее заметила, изогнулась, улыбнулась призывно и поманила пальцем. Не узнала. Надо было бежать, но Дженевра не могла сдвинуться с места. Ноги приросли к земле. Она стояла, покачиваясь, на неудобных чопинах и все смотрела, смотрела, как двое незнакомцев сношают ее младшую сестру. Джованна их, должно быть, тоже не знала, и это не имело значения. Она просто принимала их с благодарной улыбкой на лице. Получала ли удовольствие?

На груди ее расцветали порочные цветы.

Джованна поднялась, поправила юбку — лиф оставался расстегнут, и полные груди вывалены на всеобщее обозрение — и приблизилась, танцуя. Цветы на груди не были рисунком. То был ожог, магическое клеймо, что носит каждая проститутка. Символ ее гордости и позора одновременно. Кожа, обычно такая чистая и белая, покраснела. Джованна должна была испытывать боль. А по лицу и не скажешь. Она улыбалась, глаза сияли. Она была прекрасна и порывиста, и сладко благоухала духами. Или… тленом?