Воронцов

На что Михаил Семенович ответил Сабанееву: «Ты пишешь мне, что на мою дивизию в Бреславле жаловались и что будто бы, отнимая волю у офицеров наказывать солдат, я оных избаловал. Сделай милость, пошли кого-нибудь верного пожить несколько дней на квартирах, занимаемых моими полками, и ты увидишь, что тебе наговорили вздор». Действительно, заботливое отношение Михаила Семеновича к солдатам нисколько не мешало ему спрашивать с них строго даже за малейшее нарушение дисциплины. «Что до меня касается, — писал он далее, — то я ничем столько не занимаюсь, как этим, и вместо того, чтобы волю давать, как ты думаешь, я за это верно гораздо строже многих наших товарищей: за всякий разбой или покражу у меня гонят сквозь строй неминуемо. Что не позволяю офицерам бить солдат за учение или и без учения за ничто по своевольству, это правда; но не вижу, отчего сие может быть вредно; обыкновенно, где дерутся и без причины, там за настоящие преступления мало в препозиции взыскивают. Солдат, который ждет равно наказания за разбой и за то, что он не умел хорошо явиться вестовым, привыкает думать, что и грехи сии суть равные»12.

М. С. Воронцов послал Сабанееву текст своих правил и предложил почитать их на досуге. Суть их, подчеркнул он, заключается в том, чтобы строго наказывалась настоящая вина, а не любые проступки. «Пощечины дурного солдата не исправляют, а хорошего портят». «То что я теперь завел в целой дивизии, — продолжает он, — уже 5 лет в Нарвском полку делается, и я ручаюсь, что оный полк еще смирнее прочих стоит на квартирах; напротив того больше шалил 6-й егерский, где Глебов бивал до смерти без разбору и без причины». И далее: «Чем больше я видел, тем больше уверился, что строгость нужна только за настоящие вины, а не по педантству или капризам, что в сем случае она только унижает солдат и совершенно истребляет всякую амбицию и усердие». «Конечно, — заключает он, — я не так опытен, как ты и многие другие; но чтобы я совсем не был опытен, потому что молод, это пустое»13.

И. В. Сабанеев судил о дивизии Воронцова по чужим рассказам. Те же, кто видел дивизию своими глазами, были иного мнения. «Генерал Сакен смотрел, как проходила 12-я дивизия через Опенгейм, и остался необычайно доволен, — писал Н. М. Лонгинов С. Р. Воронцову в Лондон. — Действительно, я сам видел в Гейдельберге, как проходили 9 и 11 дивизии Раевского, и ни одна не могла сравниться с дивизией графа Михаила ни выдержкою, ни здоровьем, ни бодрым видом солдат, <…> его люди имели вид, как будто только что вышли из квартир, а не совершили такого быстрого и дальнего перехода»14.

М. С. Воронцов послал свои «Правила» и С. И. Маевскому, который находился в его подчинении в битве под Краоном, командуя егерским полком. Михаил Семенович был убежден, что Маевский разделяет его мнение и знает, «как легко и полезно вести Русского солдата амбициею». Но поскольку, «много из наших господ все видят и других хотят уверить, что это затеи новые и вредные и что без палок ничего не будет хорошего», просил эти послания не афишировать. «На меня уже многие из старых мудрецов наших нападают; да я думаю, что и ваш дивизионный может быть в том же числе, почему я бы не хотел, чтобы этот лист дошел до него и посылаю оный к вам для любопытства и вашего мнения»15.

В мае 1815 года согласно новой экспозиции дивизия М. С. Воронцова была переведена из корпуса А. П. Ермолова в корпус Ф. В. Сакена. Опечаленный Алексей Петрович писал Михаилу Семеновичу: «Сие принадлежит к тем неприятностям, которые со служением моим неразлучны и к которым придает еще нерасположение ко мне начальства». Помятуя о недругах, просил: «Если что узнаешь, напиши, брат, друг любезнейший, и никогда не пиши иначе, как с верным случаем; я также буду делать. Довольно нам быть дураками, чтобы переписку нашу желали знать».

«Прощай, брат любезнейший, товарищ, которому подобного я иметь не буду, — писал Алексей Петрович далее. — Жаль, что не допустили доказать, что в службе может быть связь дружеская и единодушие. Храбрым вашим товарищам мой усерднейший поклон. Все, что окружает меня, подобно мне, любит вас без памяти». И снова: «Прощай, брат любезнейший! Если разделили нас по службе, ничто не должно разделять нас по сердцам нашим. Сходно с чувствами моего я равно любить и почитать тебя буду. Прошу и убеждаю сохранить мне дружбу свою. По гроб верный Ермолов»16. Действительно, второго такого друга, как Воронцов, у Ермолова за всю его долгую жизнь не появилось.