Воронцов

Любезный Алексей Петрович, ты уже знаешь решение моей судьбы и что, по просьбе моей, на необходимости основанной, Государь Император милостиво и лестным для меня образом уволил меня от должностей, которые уже были сверх моих сил и для которых я сделался совершенно неспособен. Но нужно мне тебе сказать, что я не без особенной и горькой печали должен был покориться этой необходимости и удалиться в теперешних обстоятельствах от всякой деятельной службы; но в теперешнем положении моего здоровья я не только не могу служить с пользою, но служба, при одолевшей меня слабости, как физической, так и моральной, могла бы быть только вредна: ибо на Кавказе, особливо теперь, надо пользоваться всеми условиями, необходимыми для беспрестанных деятельных усилий, без коих главный начальник там не может служить так, как я, смею сказать, служил и как край того требует. Со всем душевным уважением к одному из моих предшественников, почтенному старику Ртищеву, я не могу выдержать мысль быть в Тифлисе в его положении, когда со всех сторон опасность, и храбрые наши войска везде дерутся. Кроме того меня привыкли везде видеть на Кавказе готовым быть везде и подавать везде пример, и до 1851 года, когда болезни начали меня одолевать, несмотря на все труды и походы, я еще не чувствовал признаков старости и ездил верхом, как молодой человек и ежегодно показывался, а иногда и два раза в год, во всех частях края, от Ленкорани до Анапы и от Эривани до Кизляра. Теперь я уже на это не способен, и я должен был решиться на увольнение от службы, которую, как я выше сказал, я уже не могу продолжать с честью для себя и с пользою для края. Вот, любезный Алексей Петрович, что меня понудило оставить, как я полагаю, навсегда всякую службу; я надеюсь, что ты поймешь мои причины и не будешь меня хулить за то, что я сделал. Совесть моя чиста во всем и прежняя более нежели полувековая моя служба должна удостоверить всякого беспристрастного человека, что я бы не удалился, особливо в теперешнее критическое время, от трудов и ответственности без настоящей совершенной необходимости. Здесь в Дрездене следую аккуратно особенному лечению под руководством доктора Геденуса и лучших здешних медиков. Я имел сильное желание не оставаться зимою в чужих краях и отправиться на покой в Киевскую губернию; но доктора решительно против этого протестовали, потому что лечение мое требует как можно меньше стужи и что Дрезден хотя не Италия, все-таки теплее Киева. Ехать же в Италию или куда-нибудь в австрийские владения я решительно отказался. Мы живем здесь уединенно и никого не видим, кроме доброго нашего посланника Шредера. Жизнь не веселая, но кто же теперь может думать о веселье? Участь Севастополя и Крыма особенно мучительно нас занимает и беспокоит. Надеемся на милость Божию, что конец будет в нашу пользу. Меншиков с его войсками геройски защищается и даже действует иногда наступательно, но союзные войска также беспрестанно усиливаются и, кажется, на все решились, лишь бы не выйти из Крыма без успеха.

54

(Июль 1855)

Насчет сил я не вижу никакого успеха, и тому более причиною моральные чувства вообще, беспрестанное беспокойство от известий, иногда верных, иногда несправедливых, насчет дел вообще и насчет всего, что происходит, особливо в Севастополе и вообще в краях, где я столько лет жил спокойно и старался всеми силами быть полезным. Теперь к этому присоединилось и беспокойство насчет сына моего. Но на все Божья воля; он исполнил свой долг, когда просился на самое опасное место, и так как я уже совершенно неспособен для какого-нибудь дела, он меня заменяет в исполнении в сию критическую минуту священного долга каждого русского. Чем бы все это ни кончилось, геройская защита Севастополя спасает нашу военную славу и составляет одну из блистательных страниц нашей военной истории.

Я сегодня пишу из Петергофа, куда мы приехали вчера на праздник сего 22-го числа. Я думаю, что мы останемся здесь до 27-го, дня рождения Императрицы, чтобы после того иметь на несколько времени совершенный покой и физический в Царском Селе, где Государю угодно было назначить нам прекрасное помещение в Китайской деревне. Прощай, любезный Алексей Петрович; жена моя тебе усердно кланяется. Кн. М. Воронцов.

55

Царское Село, 20 августа 1855 г.