Воронцов

Я так давно к тебе не писал, любезный Алексей Петрович, что я даже стыжусь начинать сегодня это письмо и даже не знаю, как начать; давно также не имею от тебя ни слова, но имею от доброго Клавдия о тебе известие и от проезжающих через Москву я знаю, что ты здоров. Последние две или три недели я останавливался писать, ожидая всякий день известия о первых действиях князя Барятинского в Большой Чечне; но по причинам, которые я считаю весьма хорошими, Барятинский отложил начало своих действий недели на три; я думаю, что он теперь начинает и, ежели будет что-нибудь важное, то я тебя уведомлю. Одна из причин, помешавших мне тебе писать, было беспрестанное неприятное беспокойство на счет жены сына моего; признаков теперь меньше, нежели было в начале лета, но должна быть какая-нибудь женская болезнь, которую здесь никто не понимает, а все советуют ей ехать в Париж к первому, как говорят, в Европе доктору по женским болезням, Шомель. Я должен был послать на днях просьбу Государю Императору об отпуске Семена Михайловича на четыре месяца, чтобы отвезти жену свою в Париж. Сын мой в отчаянии и по потере надежд своих, и потому, что должен быть в отлучке от полка, и то еще в самое время зимних действий; но оставить жену в таком положении и физическом, и моральном совершенно невозможно, и надо покориться воле Божьей. Они отправляются на днях в Одессу и там будут дожидаться разрешения из Петербурга. Семен Михайлович оставит жену в Париже и возвратится сюда.

Дела наши идут довольно хорошо, неприятель везде ослабевает, распри и неудовольствия между ними усиливаются, и в Большой Чечне делается сильный поворот в нашу пользу, так что можно полагать, что наподобие Малой Чечни вся плоскость Большой будет в наших руках. Барятинскому предложено в эту зиму очистить Мичик, прикрывать переселения жителей в наши границы и действовать по обстоятельствам. О том, что делалось летом в Дагестане и на Лезгинской линии я тебе писал в прежних письмах. На возвратном пути из Крыма (где я был все время нездоров и насилу мог приехать в Севастополь для свидания с Государем) мы проехали по восточному берегу Черного моря; из Анапы мы пошли берегом через форт Раевский в Новороссийск, а из Новороссийска я ходил с отрядом в землю натухайцев. Мы ночевали в долине Адагум и, кроме пустой перестрелки с цепями, неприятель не показывался; потом опять морем до Сухума, а оттуда с большим удовольствием я мог сделать в первый раз поездку сухим путем по новой дороге до Редута, которую шесть лет готовили и в которой мне много мешали глупости и неумение прежних офицеров путей сообщения. Теперь это дело, можно сказать, кончено: с 1-го мая сего года будут почтовые станции между Сухумом и Редутом и также по новой дороге от Кутаиса в Карталинию, называемую Уманскою, но которую я называю Митрополитскою, потому что Имеретинский митрополит еще в 1845 году советовал мне эту дорогу вместо ужасной и беспрестанно починяющейся дороги; но при прежних начальниках округа гг. Эспехо и К. ничего невозможно было сделать. Тогда можно будет надеяться, что коммерческие и другие сообщения от Тифлиса до Черного моря будут совсем на другой ноге; о сию же пору положение их служило для нас стыдом. Скажу тебе еще вещь довольно интересную для здешнего края, а именно, что пароходство с успехом заведено на Куре: пароход в 60 сил пришел из Каспийского моря до Мингичаура и будет постоянно служить на Куре. Вот все, что я могу тебе сказать немножко нового.

48

Боржом, 12 июля 1853 г.

Любезный Алексей Петрович, я бы должен прежде отвечать на два письма твои, одно доставленное кн. В. О. Бебутовым и другое писанное скоро после его отъезда из Москвы, но которое по почте пришло ко мне прежде первого.