Воронка

Это была атака англичан на участке Безантен, на противоположном берегу Соммы. Атака на данном участке началась 9 июля и не смолкала ни днем, ни ночью. Про сон можно было забыть. Окружающая обстановка напоминала зуд от комариного укуса — и терпимо, и невыносимо. Каждую ночь вражеская артиллерия оскаливалась и доводила до психоза. Один солдат в немецких траншеях не выдержал без сна, в помешательстве вылез из окопа и побежал в сторону английских траншей. Его скосила пулеметная очередь, и он оставался живым на нейтральной территории еще целую ночь. Первые часы он орал, звал на помощь. Было невыносимо слушать его страдания, его взывания к Богу, он звал свою мать, кричал на все поле ее имя. Англичане пожалели, что не убили его сразу. Через некоторое время его стоны и захлебывания в крови становились все тише и тише, и в итоге он умер. Его друзья слушали все это из траншеи, и их одолевало безумие — безумие от того, что в ста метрах от них умирает их бывший одноклассник, их товарищ, а они даже не могут ему помочь. Еще только полгода назад все они сидели за одной партой и изучали битву в Тевтобургском лесу, а сегодня они — уже солдаты, защищающие свою страну. Британское наступление продвинулось на три километра вглубь германской обороны, и воронка Вернера находилась на передней линии траншей, между французской армией и немецкой, словно между двух огней.

— Неужели и ночью надо воевать? — с негодованием спросил Вернер.

— Нам сообщили, что англичане предпримут масштабное наступление на северном фронте, — со спокойствием ответил Франсуа.

— Но ведь это невыносимо. Голова взорвется так, от постоянных разрывов. Нужно ведь хоть на минуту останавливаться, давая друг другу передышку.

— А ты чего хотел? Думал, на рыбалку приехал? Парень, что ты вообще здесь делаешь? Тебе бы за школьную парту и решать различные задачки, чего ты приперся сюда?

— Захотелось стать мужчиной, месье.

— Мужчиной становятся немного по-другому, — со смехом передернул Франсуа.

Вернер не оценил шутки француза, и глаза его опустились и погрустнели.

— Да ладно, я шучу, прости, — с чувством вины сказал Франсуа.

— Я слишком труслив, вот что я понял. Хочу кого-то защитить, но понимаю, что боюсь, — продолжил Вернер. — Даже когда пошли в атаку, я забился в эту яму и не смог бежать дальше.

— Но записаться в армию тебе хватило духу, так что не в трусости дело. Ты просто не уверен в себе.

— Я просто не знал, что окажусь в таком месте. Ну посмотрите на меня, неужели я гожусь для атак и рукопашных? Я надеялся на почтовую службу или где-нибудь в тылу, но уж точно не в первой линии, среди смерти.

— Зато вернешься настоящим мужчиной. Только, когда вернешься домой, будет непривычно, и захочешь обратно на войну как ни странно. Здесь формируется настоящее солдатское братство.

— Да какое тут братство, месье. Я здесь был с двумя парнями из нашего университета, встретились с ними в поезде, когда ехали в учебный лагерь. Их вчера обоих убило. Так страшно находиться здесь в одиночестве, жить от атаки до атаки, хотя вчерашняя атака была для меня первой.

— И как чувствуешь себя после первой атаки?

— Страшно очень. Когда бежишь и наши в рядах падают замертво, так и ждешь что следующая пуля в тебя, но они все летят мимо и летят.

— Значит, твоя пуля еще не отлита — радуйся, парень.

— А Вы чем занимались до войны, месье? — неожиданно спросил Вернер.

— Я школьный учитель, преподавал детям ваш немецкий язык.

— Повезло нам, что Вы знаете немецкий, а иначе не понимали бы друг друга, — сказал Вернер, растянув губы в улыбке, в которой все равно прослеживалась грусть.

— Я вообще не понимаю, отчего я не убил Вас обоих еще в самом начале. Видимо, во мне стало просыпаться что-то человеческое на этой проклятой войне, — отрезал Франсуа, заставив Вернера взглянуть на француза испуганно.

— А Вы давно на войне, месье?

— С апреля 1915 года. Попал сразу на Ипр, мясорубка была страшная. Уже больше года здесь. После Ипра был Верден, там мою психику, наверное, совсем переклинило. Уже воюю здесь год, убил немало немцев, но в глазах по-прежнему тот мальчишка из-под Вердена.