Воронка

— Жена и дочка, они жили в Шато-Омил. Немецкая артиллерия нанесла удар по городу, и никто не вышел живым, все там погибли, включая мою жену и дочь. У меня осталась мама, которая живет в Париже, отношения у меня с ней, мягко говоря, не сложились, а отца я никогда не знал. Жена была единственным человеком, который заставлял биться моё сердце, и вот её не стало. Мы познакомились с Вивьен в университете. Она всячески убегала от меня, не хотела, чтобы я ухаживал за ней, но видимо, это была судьба. Помню, как я говорил, провожая ее до дома: «Придет еще тот момент, когда ты у алтаря скажешь мне «да», — с улыбкой говорил француз, тяжело вздыхая. — Через два года мы поженились, она была всем для меня, моим воздухом, моей жизнью. Я был счастлив только от ее присутствия рядом с собой. Потом у нас родилась дочь — Жаклин. Девушка, о которой я мечтал всю жизнь, стала моей женой и родила мне прекрасную девочку. И в один миг их не стало, десять лет жизни испарились за одну секунду. Перед моими глазами — лицо дочери, просящее о помощи, а я не мог им помочь.

Вернер смотрел на Франсуа грустными и чуть испуганными глазами. Ему хотелось поддержать его, но он боялся, стеснялся откровенного общения, тем более с человеком чуть ли не в два раза старше, чем он сам. У него никогда не было жены и детей, даже девушки, и он не мог представить себе, что же это за чувство, распирающее душу от потери самого близкого человека. Чуть помолчав, он добавил:

— Понимаю вас, месье. Главное, что вы живы, и это самое важное. Бог подарит вам девушку, с которой вы будете до самой смерти.

— Не думаю, малыш, он забрал их и заберет меня — по крайней мере, я так хочу. После того, чего я здесь насмотрелся, я никогда уже не смогу жить семейной жизнью. Я могу умереть сегодня, завтра, а то и через несколько минут. Когда ты живешь в страхе каждую минуту, то привыкаешь к этому, и ты привыкнешь, это наша физиология.

— А почему вы не общаетесь с мамой?

— Она никогда не любила меня. Она всю жизнь пила и, видимо, пьет до сих пор. Просаживает наследство моего деда. Последний раз я видел ее перед уходом на фронт год назад. Я зашел попрощаться, а она была настолько пьяна, что даже не пошла провожать, а просто сказала мне «пока» с кухни. Безусловно, ее нельзя винить. Это ее жизнь, и она выбрала ее такой, но никто не давал ей право портить жизнь мне и моей семье. Она всегда была против Вивьен, против моих детей. Вивьен начинала уборку в доме, когда мама начинала кричать на нее с дикой злобой, обвиняя ее и мою дочь в собственной нереализованности. Всю свою сознательную жизнь я ненавидел людей, которые не в состоянии идти и достигать цели, через «не хочу», через «не могу». Надо пытаться идти к своей мечте, к своей цели, бороться за то, ради чего живешь. Сто, двести раз ты будешь падать, но нужно преодолевать себя. Для них легче сидеть на диване, читая газету, и рассуждать о величайших планах, которые они никогда не претворят в жизнь, — Вернер смотрел на него, чуть опуская взгляд и принимая эти слова на свой счет.

— И моя мать из таких людей, — продолжал Франсуа, — и за это я ее ненавижу. Моя жена с дочерью были вынуждены перебраться жить в Шато-Омил, потому что мать не давала нам спокойно жить, и этот переезд убил их. Я писал матери письма с просьбой приютить их, что я на фронте и не в состоянии помочь им, чтобы они пожили у нее временно, но она даже не ответила на мою просьбу. Фронт приближался, и они были в том городе, как в ловушке, им некуда было идти. Господи, они могли убежать в лес, куда угодно, — но нет, они остались в городе, и их больше нет. Нет жены, нет дочери, и меня скоро не будет, пошло все к черту, вся эта война — полная чушь, — Франсуа говорил надрывно, но в его голосе и глазах было равнодушие, желание мстить за испорченную жизнь.

— Все мечты, — продолжил Франсуа, — все достижения. Ты работаешь много лет, и все это превращается в прах, в пыль за один миг. Теперь я полностью понимаю смысл фразы: «разрушать легко, а создавать сложно».

— А я люблю свою маму, — начал Вернер, — она все для меня делала.

— Это заметно, — прервал его Франсуа, улыбаясь.

— Нет, правда. Вы помиритесь со своей мамой, вот увидите. Как только закончится война, сразу же езжайте к ней, и она примет Вас как родного сына.

— Мне уже не двадцать лет, чтобы плакаться маме. Если война кончится, то я даже не знаю что делать, куда податься. Я просто хочу спокойствия, тишины, хочу уюта.

В нескольких километрах от Франсуа и Вернера звучала канонада, были слышны крики британских солдат, атаковавших немецкие позиции, и глухие звуки от разрывов снарядов. Горизонт озарялся светом, мерцая оранжево-желтым заревом.