Вороний закат

Вопрос застиг меня врасплох. С тех пор как ушел Нолл, Валия мало разговаривала, замкнулась в себе. Морок, похоже, влиял на нее меньше, чем на остальных. Но она и не бывала тут раньше. А Морок всем дается тяжело, кроме разве что меня.

– Мы правильно идем, – сказал я, когда гряда дюн осталась позади. – До темноты два часа. Надо поднажать.

– Вопрос был о другом. Я знаю, что тебе нужно делать. Я знаю, чего от нас хочет Воронья лапа. Но знаешь ли ты?

Я пожал плечами. Какая разница.

– Ну, и куда мы теперь направляемся? – осведомился Норт.

Прозвучало по-хамски, но явно потому, что он был встревожен и напуган.

– Вперед, – ответил я. – Оставь навигацию мне. А если у меня опять не выйдет, попробуешь сам.

Фургоны, медленно катились, дергаясь и покачиваясь. Волы, тащившие сердце ледяного демона, двигались с большей радостью, чем отдыхали. Наверное, они думали, что уходят от ужаса за спиной. У ближней к фургону пары волов облезли задние ноги и крупы, оголенная кожа выглядела воспаленной. Спиннеры по очереди сидели на козлах. Никто не желал подолгу оставаться рядом с сердцем.

Я опустился на колени, приложил ладони к земле.

– Ты пропустишь меня, – сказал я Мороку. – Куда бы эта дверь ни вела, она не нужна мне. Все сделано, все получено. Силы достаточно и так.

– Силы еще мало. Дверь будет, пока ты не поймешь, – прошептал Морок.

А может, мне просто показалось.

Я сидел у костра и глядел, как бессмысленно пляшут, волнуются языки пламени.

– Ты не говоришь мне всего, – упрекнула Амайра.

В мерцающем багровом свете она виделась яростной и безумно красивой. Черные волосы, связанные в пучок, острые скулы… Рядом с Амайрой молча сидел Дантри. Он теперь всегда был рядом с ней. Мне это не нравилось.

– Есть то, о чем лучше не знать. А я забочусь о твоей безопасности.

– Рихальт, посмотри вокруг. Мы в самой глубине Морока. Какая безопасность?

– Уж поверь на слово.

– А раньше ты рассказывал все, – не сводя с меня глаз, выговорила она.

Ну да, обидно, когда от тебя скрывают важное. Но я ни за что не поделился бы с ней таким. Дантри знал о плане. Малдон знал. О нашем безрассудном, по сути, невыполнимом плане, рожденном отчаянием. Не злись, моя девочка. Тебе я не скажу.

Валия стояла одна, в стороне от лагеря, который мы разбили внутри кольца фургонов. Она глядела на луны, уже почти образующие прямую линию. Тройное схождение было близко. Багряные, золотые и синие искры играли в серебряных волосах.

– Шел бы ты к ней, – посоветовала Амайра.

Девочка моя, это же я научил тебя говорить с таким напором, чтобы любой, даже невинный совет звучал как приказ.

– Зачем? Мы все сказали друг другу.

– Не важно, что говорить. Важно не промолчать.

– Слишком поздно. Мои слова уже ничего не стоят.

– Нет, стоят!

Какая уверенность, а ведь Амайре не исполнилось еще и двадцати. Вылитый я в ее возрасте. Весь мир у твоих ног – это приманка для молодых. Годы рушат и наши мечты, и нашу самоуверенность. В конце концов под ногами остаются лишь камни, и ты понимаешь, что кроме них, собственно, ничего и не было.

Амайра взяла меня за руку.

– Послушай, поздно никогда не будет – ни для тебя, ни для Валии, ни для нас всех. Посмотри на нее. Смелая, сильная. Но что ей делать здесь? Не воин, не командир, и магии у нее нет. Да, Валия занимается нашим обустройством. Но она ведь не потому поехала. Нолл погиб, значит, и с капитанством покончено, и дара больше нет. Весь этот мир для Валии чужой. И все же она с нами, ибо надеется на тебя. Так уважь ее надежду.

– Слишком поздно, – повторил я.

Амайра с размаху отвесила мне пощечину, скривилась, затрясла рукой. А я даже не дернулся, да и удара почти не ощутил.

– Не скажу, что не заслужил, – заметил я. – Но, пожалуйста, не делай так больше.

– Никогда! Не! Поздно! – прошипела Амайра, встала, отряхнула песок со штанов и пошла вымещать раздражение на спиннерах.

– Знаешь, а она права, – вставил Дантри. – Время всегда есть.

– Для чего оно есть? – огрызнулся я, чувствуя, как едкой желчью поднимается изнутри злоба, бурлит в глотке, просится наружу.

У меня частенько бывало такое, когда я упивался вдрызг и разбрасывал во все стороны свои горести, будто игральные карты.

– Для того, что по-настоящему нужно. Хочешь совет?

– Все уже насоветовали. Почему бы тебе не добавить?

– Ты любил мою сестру. Недолго. Но успел понять, каково оно – быть с тем, кого любишь. Не забыл еще?

– Десять лет прошло, – буркнул я.

– Но ты ведь помнишь ясней ясного. Прошу, расскажи про свое ощущение.

Проницательный паршивец. Да, кое-что не тускнеет с годами, не тратится, не умирает. Память вводит в заблуждение, превращает прошлую жизнь в занимательные истории. А чувство остается навсегда. За него-то я и уцепился.

– Все тогда было настоящим. Имело смысл. Мне казалось, что я нашел мое и никогда его не потеряю. Что я уже выиграл, даже если мы потом погибнем.

– Но ты проиграл, – тихо произнес Дантри.

– Да. Иные слова говорят всего раз в жизни. И вдруг та, с которой вы это сказали друг другу, умирает.