Вороний остров

Еще пару дней после разговора с Ноэллой Ребекка ничего не предпринимала и не задавала Гарету никаких вопросов о телефоне. Бездействие ее угнетало, и она злилась на себя, что прождала целых девять месяцев, но стоило ей бросить взгляд на своих дочерей, – невинных крох, полностью зависящих от нее и от Гарета, – как она тотчас вспоминала, что не хотела рисковать и разрушать свой брак до рождения Хлои.

А может, лучше продолжать жить так, будто ничего не случилось?

Тогда ей это удалось, но нынче уже не казалось возможным. Теперь она все время думала о мобильнике, задаваясь вопросом, принадлежит ли он Гарету, и отсутствие внятного ответа мучило ее несказанно. В принципе, она могла положить телефон на видное место, чтобы Гарет его нашел при ней, и отследить его реакцию, но и в этом случае он мог все отрицать, потому что ничто из содержимого телефона прямо не указывало на него. Ни письма в ящике электронной почты, ни звуковые или текстовые сообщения, ни сведения о звонках. Даже имя и фамилия, указанные в аккаунте, были «пустышкой».

Ребекка до сих пор понятия не имела, кто такой Уиллард Ходжес. И оставалась вероятность того, что телефон не принадлежал Гарету.

Впрочем, сейчас Ребекка твердо знала одно – ей во что бы то ни стало нужно докопаться до истины, какой бы горькой она ни оказалась. И еще ее мучило осознание того, что если их с Гаретом брак распадется, ни Хлоя, ни Кира так и не узнают о том времени, когда все четверо жили вместе. Для них нормой будет картина разрушенной семьи, они подумают, что так и должно быть.

Впрочем, в конце концов ситуация так или иначе разрешилась и все сомнения и опасения больше не имели значения.

Как-то в начале апреля Ребекка вернулась с девочками домой после похода на рынок в Проспект-парке и неожиданно застала дома Гарета. Ее муж, сгорбившись, сидел за кухонным столом. Он уже открыл бутылку виски.

Ребекка нахмурилась:

– Что ты здесь делаешь?

– Взял отгул на полдня, – голос мужа звучал глухо.

Кира кинулась к отцу еще до того, как Ребекка успела спросить, зачем он взял отгул. Гарет посадил дочку к себе на колени, прижал к себе, поцеловал в кудрявую макушку и послушал ее рассказ о том, как они ели в парке сладкую вату, рассеянно и задумчиво улыбаясь. Наконец он отважился посмотреть Ребекке в лицо. В глазах у него стояли слезы. От неожиданности Ребекка отступила назад и натолкнулась на барную стойку, как будто бы он ударил ее.

– Не хочешь пойти и посмотреть телевизор, детка? – спросил Гарет у Киры. Голос его по-прежнему звучал глухо. Хлоя крепко спала в прогулочной коляске, стоявшей между ее родителями. Гарет пошел вместе с Кирой в гостиную и усадил дочь перед телевизором. Когда он вернулся на кухню, то вытирал глаза рукавом, не стыдясь своих слез, и тяжело опустился на стул.

– Что происходит, Гарет? – спросила Ребекка, и горло у нее перехватило. Она уже понимала, что происходит.

За все время их совместной жизни она только один раз видела Гарета плачущим – он проронил несколько слезинок, расчувствовавшись, когда родилась Кира. Ребекка приписывала эту сдержанность воспитанию, которое получил ее муж. Суровости и бескомпромиссности отца Гарета.

– Прости меня, – тихо сказал он.

– За что тебя прощать?

Он судорожно сглотнул и посмотрел на нее, ничего не говоря.

Слева на боку у Ребекки до сих пор была сумка, ремень которой она перекинула через голову. Она так и не успела снять ее, войдя в дом. В сумке лежали детские кремы, соски для бутылочек с детским питанием, подгузники. Подгузники… Она вспомнила, как четыре месяца назад они с мужем вели разговор, стоя на том же самом месте, и Гарет упрекнул ее в том, что она использует это слово, тогда как в Америке все говорят «памперсы». За годы жизни в Нью-Йорке Ребекка заменила очень много британских слов в своей речи американскими аналогами, но от некоторых так и не смогла избавиться. Когда она обращалась к Кире, то всегда называла себя «мамочкой», говорила «мамочка тебя очень любит», «посмотри на мамочку» и так далее, даже несмотря на то что дочка часто в ответ называла ее «мамуля». Ребекка сняла сумку с плеча, села, опустила руку в карман и медленно – будто извлекая старые кости из древнего захоронения – вытащила на свет божий телефон.

Сотовый… Она чаще говорила «сотовый», а не «мобильный».

К этому американскому слову ей удалось привыкнуть.

Она выложила телефон на стол между ними.

– Ты за это хочешь попросить прощения, Гарет?

16

Спустя час после утреннего пробужденья она наконец-то нашла рубильник для подключения к линии электропередач: распределительный щит находился на береговой территории, обнесенной забором, примерно в четверти мили от Мейн-стрит.

Ограда больше не казалась Ребекке помехой – она превратилась в опытного взломщика. Так же легко она справилась с замком на самом распредщите. Но оказалось, что внутри прибора чего-то не хватает. Наверное, для работы щита требовалась какая-то батарейка или другая деталь.