Воронье живучее

Дадоджон наспех умылся, быстро оделся и выскочил на улицу. Голова немножко побаливала, поташнивало. Выпить бы пиалку крепкого до горечи зеленого чая. Но и на это не осталось времени. Надо как можно быстрее добраться до наркомата, вдруг, на счастье, заседание коллегии начнется позднее.

Улицы полны народа, в автобусах иголке упасть негде. Однако Дадоджону все нипочем. Кого-то отпихнул, кого-то подтолкнул и влез в машину. Доехал, стиснутый со всех сторон, до нужной остановки. В половине одиннадцатого вошел в приемную наркома. Обитая черным дерматином дверь кабинета была плотно закрыта. Ясно, что нарком на месте, но секретарша сказала:

— Коллегия началась вовремя, повестка дня большая, так что напрасно вы не послушались меня и предварительно не позвонили. Вряд ли нарком примет вас сегодня.

— Завтра прийти?

— Завтра выходной день. В понедельник с утра.

— В понедельник, — пробормотал Дадоджон и, потоптавшись, словно в ожидании, что секретарша, может быть, скажет что-нибудь иное, более утешительное, протяжно вздохнул и вышел из приемной.

— Только прежде обязательно позвоните! — сказала секретарша вслед.

Дадоджон постоял в коридоре, поразмыслил и направился в отдел кадров. Оказалось, начальник отдела тоже на коллегии. М-да! Все двери перед ним закрыты. Словно нарочно, куда ни пойдет — неудача. Как говорится, мое счастье — дождь да ненастье. Конечно, сегодня сам виноват, надо было пораньше встать и прийти. Какого черта вчера разгулялся и пьянствовал до полуночи с каким-то Истадом? Кто заставлял? Зачем все это надо было? Вот теперь и расплачивается. Теперь нужно набраться терпения и ждать… целых два дня ждать, другого выхода нет.

А куда же сейчас деться? На противоположной стороне улицы находился вход в Центральный парк культуры и отдыха. За оградой его слонялись несколько человек. «Вероятно, такие же, как и я, бездельники», — с горечью подумал Дадоджон и, вспомнив, что там есть чайхана, подошел к массивным железным воротам парка. На пути встал контролер: нужно приобрести входной билет. Дадоджон поплелся к кассе. Его опередил высокий молодой человек в форме офицера милиции.

— Я и на вас купил билет, — весело произнес он, повернувшись к Дадоджону, и протянул серый листок: — Прошу!

Дадоджон сначала оторопел, а потом, узнав своего однокурсника и товарища, разом оживился и воскликнул:

— Махмуджон, родной! Это сон или явь? Махмуджон — офицер милиции? Ну и чудеса! Да ты ли это?

— Так точно, Махмуджон собственной персоной. Старший лейтенант милиции, стерегущий покой Дадоджона и его друзей, — сказал Махмуджон и громко, от души, засмеялся.

Они горячо обнялись и расцеловались, затем направились в парк и прогулялись по его малолюдным аллеям. Их беседа была несвязной, они перескакивали с одной темы на другую, в основном вспоминали о годах учебы. Зашли в столовую, в этот час почти пустую, и сели в дальнем углу, заказали чайник чая.

— Двойной? — спросил официант.

— Что «двойной»? — не понял Дадоджон.

— Настоящий! — ответил Махмуджон резким тоном, изменившись в лице, и официант мгновенно расплылся в угодливой улыбке, согнулся в полупоклоне, прижав обе руки к груди.

— Да-да, конечно, настоящий, — забормотал он. — Я хотел спросить, покрепче…

— А мы не понимаем ваших терминов, — перебил Махмуджон. — Что значит двойной или тройной? Я знаю, что зеленый чай должен быть горячим, крепким и ароматным.

— Будет, уважаемый, какой желаете, будет, — уверял официант, пятясь от стола.

Когда он ушел, Дадоджон рассмелся. Нехитрая механика, да ловкая: щепотка заварки — чайнику одна цена, чуть подсыпать — двойная. А грош к грошу — оно и капитал. Ну и плуты!..

Махмуджон тоже посмеялся, однако сказал:

— Мы сами виноваты. Не обращаем на это внимания, считаем мелочью, на которую не стоит тратить нервов, а плутам это на руку, они этим и пользуются. — Он махнул рукой: — Ладно, в другой раз об этом. Ты еще ничего не рассказал о себе. Давай, дружище, кайся, — произнес он шутливым тоном и, улыбаясь, прибавил: — Учтите, обвиняемый, чистосердечное признание облегчит вашу участь.

— Учту, — весело ответил Дадоджон. — Я признаю себя виновным в том, что без вашего, гражданин следователь, согласия и почти на месяц раньше вас попал в действующую армию и стал артиллеристом. Начинал воевать на Донском фронте, кончил на Первом Белорусском. Пришел в Берлин в составе пятьдесят седьмой гвардейской стрелковой Новобугской орденов Суворова и Богдана Хмельницкого дивизии.

Но, начав рассказ о себе столь в приподнятом и возвышенном тоне, Дадоджон вскоре сник и закончил такими словами:

— В общем, как видишь, друг, отслужил и вернулся, да не предполагал, что здесь, в своем родном городе, буду, как говорится, униженным и оскорбленным.

— То есть? Я не понимаю, — сказал, удивившись, Махмуджон. — Кто тебя унижает и оскорбляет?

— Ну, может, и не унижают… не совсем точно, наверное, выразился, но, понимаешь, хожу с камнем на сердце, будто кто-то все мне на зло делает. Рвусь на прием к наркому — не попадаю, а Гаюр-заде не отдает диплома.