Воронье живучее

Этот вопрос пугал ее. В кишлаке девушек ее возраста выдают замуж. Они становятся затворницами — домовничают и возятся с детьми, которых рожают одного за другим. Муж для них — белый свет и божье царство. Но она не хочет быть такой. Она хочет работать, быть на людях и с людьми. Если и выйдет замуж, то муж должен жить с ней одной душой и одними стремлениями, не заставлять прозябать в четырех стенах. Но найдется ли такой мужчина, который позволит жене быть на виду у людей?

…Зима в Сталинабаде сырая и слякотная, под ногами — хлюпающая грязь. В техникуме крыши не протекали, а в соседних домишках, глинобитных кибитках хозяева развешивали под потолком бутылки и банки, в которые набиралась дождевая вода. После дождя на плоские глиняные крыши поднимались мужчины и, орудуя лопатами, притоптывая, утрамбовывали их. Со всех сторон доносились звуки ударов, шлепков. Нодира даже заглянула в одну из таких кибиток.

Ну и странная земля в этом городе! Если сухо, тверда как камень, а чуть примочит дождем — растекается грязью, будто тает. Зато плодородная. Преподаватель естествознания как-то сказал, что в такую почву достаточно весной воткнуть палку, чтобы к осени выросло дерево.

Пришла весна. Пробудилась природа, неизвестно чему радовались, чего ждали девушки. Любовь стала темой бесконечных полуночных разговоров. Подружки рассказывали о своих чувствах, о юношах, которые им приглянулись. Нельзя утверждать, что Нодиру все это не трогало. Нет, и у нее порой сладостно замирало сердце, и она испытывала неизъяснимое волнение, подолгу не могла заснуть или пробуждалась среди ночи. Весна напоминала Нодире и об известных дехканских заботах, ее будоражил запах быстро согретой земли и аромат потянувшихся к солнцу трав, вид одевающихся в зелень деревьев. С малых лет привыкшая возиться на грядках и в садике, Нодира, сама того не сознавая, затосковала по земле, по работе. Порой она даже ощущала зуд в руках — так хотелось взяться за кетмень и лопату. Но двор техникума был небольшим, в огород его не превратишь. И все же Нодира нашла выход. Она обратилась к Тахировой:

— Муаллима-джон[11], если вы благословите, мы устроим под нашими окнами цветник, а вдоль арыка на улице посадим деревья. Знаете, как будет красиво!..

— Замечательно будет! — воскликнула, улыбнувшись, Тахирова.

По ее просьбе завхоз обеспечил девушек кетменями и лопатами, раздобыл семена и рассаду, привез саженцы. Под руководством Нодиры девушки вскопали под окнами участок метра в три-четыре шириной, тщательно подготовили почву, даже навоз внесли (они собирали его по утрам на прилегающих к рынку улицах) и посадили розы и астры, петушиные гребешки, базилик и мальву. Выкопав вдоль уличного арыка лунки, девушки сажали деревца, когда к ним вдруг подошел нарком просвещения республики Нисар Мухаммедов.

— Вот это да! — развел он руками и, повернувшись к Тахировой, резковато заметил: — Вы что, других поденщиков не нашли? Это же учащиеся, а не батрачки!

— Они сами вызвались, товарищ нарком, — ответила Тахирова и, показав на Нодиру, рассказала, как все началось, и прибавила: — Вы только посмотрите, какой они разбили цветник!

Нисар Мухаммедов посмотрел и тоже пришел в восторг. Он похвалил Нодиру:

— Молодец, дочка! Сразу видно, что ты истинно дехканская дочь и любовь к земле у тебя в крови.

— Да, я люблю дехканскую работу, — кивнув головой, промолвила Нодира.

— Значит, быть тебе агрономом. Окончишь техникум — поступай в сельхозинститут.

— Это было бы замечательно, — подхватила Тахирова. — Жаль только, что такой институт еще не открыт в нашем городе.

— Скоро откроется, уже правительственное решение есть, — сказал нарком просвещения, — думаю, что эта девушка станет одной из первых и лучших студенток этого института…

Летом, в дни каникул, Нодира, вконец истосковавшись по родным местам, собралась съездить в кишлак. Тахирова купила и вручила ей билет на поезд, дала деньги и поручила завхозу посадить в вагон.

Чем ближе к дому, тем сильнее волновалась Нодира, гулко стучало сердце, казалось, готово выскочить из груди. А может, она так отчаянно волновалась еще и потому, что в том же вагоне ехал Расул, ее односельчанин, сын дяди Хакима, сподвижника и друга ее отца.

В последний раз Нодира видела Расула почти четыре года назад. Она училась во втором классе, а он — в шестом и наезжал в кишлак из Богистана. В ту весну у Нодиры умерла мать, а Расул переехал с семьей в Сталинабад, где его отец, как говорили, получил назначение на какой-то высокий пост. Нодира помнила Расула худеньким, тщедушным подростком, а увидела рослого статного юношу.

Увидев Нодиру, Расул тоже изумился.

— Господи, ты ли это?! — вскричал он ломким баском. — Вот выросла! Вот похорошела! Тебя трудно узнать. Откуда ты? Куда?

— Отсюда, — промолвила Нодира, смущенная восклицаниями Расула. — Учусь в женском педтехникуме. На каникулы еду, домой. В наш кишлак.

— А я учусь в финансовом техникуме, — сказал Расул. — Тоже еду на каникулы в Богистан. Соскучился по нашим местам и друзьям.

Когда они устроились на своих местах и разговорились, Нодира спросила: