Воронье живучее

Да, стар и млад уважали его за обходительность, доброту и щедрость, превозносили его благородство. Находились, однако, и такие, у которых он вызывал неприязнь, недоверие и которые с сомнением смотрели на его дела. Не лежала к нему душа у колхозного кузнеца Бобо Амона. Всякий раз, когда в кузнице заговаривали о благодеяниях Мулло Хокироха, Бобо Амон мгновенно выключался из разговора. Выхватывал из горна кусок раскаленного железа, швырял его на наковальню и бил молотом остервенело, сильно и часто, словно срывая злость, и раздраженно покрикивал на учеников:

— Эй, Касаи, шевелись!.. О, Бако, поворачивайся!.. Эй, спите, что ли?!

Но он никогда никому не говорил, что терпеть не может Мулло Хокироха и что тошно слушать, как поднимают эту «дорожную пыль» до небес. Если спрашивали его самого, что за человек Мулло Хокирох, плохой иль хороший, он или молча пожимал плечами, или говорил, что не знает, может, и хороший.

Не любил Мулло Хокироха и бригадир первой бригады Адхам Рахматов, теперь уже покойный — мир праху его, он не вернулся с войны. Адхам не скрывал своей враждебности и не раз говорил тетушке Нодире:

— Опасайтесь этого «доброго человека», сын басмача-убийцы никогда не станет другом нам, беднякам. В делах он мастак, но душою черен!

Тетушка Нодира выслушивала его, а потом, улыбнувшись, отвечала:

— Сын за отца не ответчик! Мулло Хокирох — хороший работник, в колхозе его все уважают, и у вас нет ни одного факта против него…

Бригадиру оставалось лишь вздыхать. Но он следил за Мулло Хокирохом и при каждом удобном случае старался уколоть. А Мулло Хокирох, наоборот, не сказал о нем ни одного дурного слова, везде расхваливал его, словно не только не боялся, но и не замечал враждебности бригадира. Однако в самом начале войны Адхам получил из военкомата повестку и ушел на фронт одним из первых.

Да, многое мог Мулло Хокирох…

Но в этот поздний осенний вечер 1946 года, после встречи с тетушкой Нодирой, на душе у него стало смутно.

Слегка согнувшись под тяжестью мешка с рисом, Мулло Хокирох медленно брел по направлению к детскому дому, открытому в кишлаке в годы войны, и бормотал под нос:

— Нехорошо получилось. Плохо, что встретилась Нодира.

Увидев ее, он растерялся — никак не ожидал, что тетушка Нодира вернется в этот вечер из райцентра. Ведь шофер сказал, что она останется в Богистане, что совещание затянется до полуночи. Уходя из склада домой, уже запирая его, Мулло Хокирох вдруг вспомнил: «Старуха говорила — риса почти не осталось» — и решил прихватить пуд за счет детдома, а столкнувшись неожиданно с председательшей, сказал, что несет в детдом из припасов старухи. Да, растерялся. Чепуху брякнул, вздор! Если Нодира пожелает, то может прицепиться к этим словам и взять за горло, раздуть дело, которое не так-то легко прикроешь. Надо же ляпнуть такое: из запасов старухи, а?! Из каких запасов? Откуда они? В каком доме, у какого колхозника нынче можно найти лишний пуд риса? Задай председательша эти вопросы, как бы изворачивался? Нехорошо получилось… К счастью, не обратила внимания. Назвала его жалостливым человеком, не съязвила, нет, от сердца сказала. Вряд ли вспомнит об этом случае. Но все равно надо, чтобы завдетдомом пришел утром в правление и выписал рис.

Мулло Хокирох мог теперь идти домой, однако направился в интернат и, слава богу, нашел заведующего, своего питомца Нуруллобека, на месте, в кабинете.

— Возьми этот рис, утром рассчитайся!

— Какой рис?

Мулло Хокирох объяснил и прибавил:

— А теперь вставай, поспешим домой, я пригласил кой-кого, есть разговор.

Нуруллобек зашагал рядом с ним.

Не просто большой — огромный, с двумя дворами, дом Мулло Хокироха, достроенный им года четыре назад, находился недалеко, через улицу, у самой околицы. Усадьба стояла на возвышенности и даже темной ночью была видна издалека. Оттуда все явственнее доносился шум ветра, теребившего последнюю листву. Идти и молчать было тягостно, и Нуруллобек не выдержал.

— А что за разговор? — спросил он.

— Твой друг Дадоджон приезжает, — ухмыльнулся Мулло Хокирох. — Демобилизовали его, едет с почетом, в орденах!

— Ну да? — удивился Нуруллобек этой неожиданной вести и, не зная, что сказать, добавил: — Я не слышал… Когда сообщил?

— Абдусаттор узнал сегодня утром в военкомате, позвонил в колхоз. А мне две ночи назад он приснился, и мы решили со старухой, что как только придет известие, соберем своих людей, посоветуемся…

— Значит, Бурихон тоже будет? — вырвалось у Нуруллобека.

Мулло Хокирох ответил не сразу. Он слышал, что Нуруллобек не прочь жениться на сестре Бурихона. Но это противоречило планам Мулло Хокироха. Поэтому, помедлив, он сказал:

— Наверное, будет, обещал… Но ты, сынок, лучше послушайся моего совета, откажись от своей затеи. Бурихон не выдаст за тебя сестру, да и сама сестра… как ее, Шаддода-бону, за тебя не пойдет. Насильно мил не будешь. Зачем тебе это? Можно ведь и надорваться.

— Хорошо, я послушаюсь вашего совета, — смиренно произнес Нуруллобек и, подавив вздох, добавил: — А сейчас прошу вас, отпустите меня домой, я…