Ворона на мосту

Вынужден признаться, что до того момента я вообще не придавал значения сновидениям. Полагал их дополнительным источником мелких удовольствий и совершенно бессмысленных огорчений, а время, потраченное на сон, считал досадной потерей. Сама идея магического сновидения казалась мне несусветной дикостью – какая, дескать, может быть магия, когда человек валяется с закрытыми глазами, как бесчувственное бревно?

Даже в юности, обладая пытливым умом и почти безоглядным доверием ко всему, что написано в книгах, я как-то умудрялся не обращать внимания на разнообразные сведения о сновидениях, которые регулярно попадались мне на глаза наряду с прочей, зачастую куда менее полезной информацией. Пожимал плечами, презрительно отмахивался – дескать, выходит, и магистрам древности время от времени случалось интересоваться всякими глупостями, простительная слабость великих людей. Зато возможность подолгу не спать казалась мне одним из основных признаков личного могущества. Теперь мне самому трудно в это поверить, однако именно таковы были мои искренние убеждения.

Таким образом, я прекрасно подготовил себя к наихудшему кошмару своей жизни. Будь у меня хоть какие-то навыки контроля над сновидениями, я бы не оказался столь беспомощным перед лицом мертвых магистров, которые мне приснились, вернее, вторглись в пространство моего сна.

Если уж начал признаваться в былом невежестве, надо быть честным до конца. Трудно поверить, но, одержимый идеей победить смерть, я никогда прежде не задавался всерьез вопросом, что именно случается с людьми, когда они умирают. Раз и навсегда решил, что смертная участь мне не по нраву, и как бы закрыл для себя эту тему. Конечно, я лихорадочно искал способы перехитрить смерть, но при этом даже не пытался исследовать ее природу. Возможно, кстати, именно поэтому мои изыскания зашли в тупик: невозможно победить врага, чье лицо ты не готов увидеть, теперь-то это мне ясно. Но мало ли что мне ясно теперь.

Поэтому смерть любого человека представлялась мне, как и многим моим ровесникам, чем-то вроде полного и окончательного исчезновения. Хлоп – и нет, и больше никогда не будет, вопрос закрыт, забыли, живем дальше. Это тем более удивительно, если учесть, что я прочитал великое множество книг о смерти, по большей части вздорных и сомнительных, но попадались среди них и весьма толковые. И все же у меня не получалось поверить, будто человеческое существование может хоть как-то продолжиться после смерти. И уж тем более я не мог вообразить, что между мертвыми и живыми возможна связь. Поэтому простодушно полагал, что, убивая человека, сколь бы могущественным колдуном он ни был, я избавляюсь от него навсегда.

Но не тут-то было. Обнаружилось, что некоторые мертвецы могут не только связываться с живыми, но и доставлять нам серьезные проблемы. Во всяком случае, мертвые магистры ордена Ледяной Руки были вполне на такое способны. В моей жизни случалось немало неожиданных открытий, но более неприятного, пожалуй, не выдумать.

Это один из тех редких случаев, когда я, пожалуй, скорее благодарен своей памяти за ее несовершенство. Тех немногих подробностей, которые она сохранила, более чем достаточно; иногда, в минуту слабости, я думаю, что предпочел бы обойтись и без этой малости. Помню, что убитые магистры объявили, что им очень не нравится быть мертвыми, поэтому будет справедливо, если я на собственной шкуре узнаю, каково это. После чего слов в этом моем сне больше не было, только события.

Меня словно бы вывернули наизнанку, чувствительными внутренностями наружу и буквально за шиворот втащили во тьму, ледяную и огненную одновременно. У меня не осталось ни единой привычной точки отсчета – ни времени, ни пространства, ни моего хваленого могущества, ни моей ярости; собственно, от меня не осталось вообще ничего, кроме способности страдать и умения умирать – этим талантом, как выяснилось, обладает любое живое существо, что бы оно о себе ни возомнило. Умирание мое было не только тошнотворно мучительным, но и бесконечно долгим; поскольку привычного для меня хода времени больше не существовало, оно, можно сказать, началось задолго до моего рождения и продолжалось всегда – не самый приятный способ получить представление о вечности, зато весьма впечатляющий.

Неудивительно, что я до сих пор не люблю вспоминать сей поучительный опыт. Скажу лишь, что единственным утешением мне впоследствии стало понимание: то, что я узнал тогда о смерти, – далеко не вся правда о ней. Возможно, даже не часть правды, а только мой персональный кошмар, изысканная и умелая месть мертвых магистров, которая больше никого не касается. Если бы всем умирающим приходилось иметь дело с чем-то подобным, я бы первый объявил человеческое существование самой жестокой, нелепой и бессмысленной затеей, какую только можно вообразить. И, пожалуй, хватит об этом.