Ворон

От голоса Альфонсо, младенцы проснулись и заплакали. А старших их брат, и не ведая, какое страшное у него, окровавленное лицо — склонился над ними, и зашептал:

— Ну, что же вы плачете?.. Теперь все будет хорошо. Вот и вы со мной — не пропадем. Найдем дорогу. Так я говорю, Тьеро?

Младенцы расплакались еще больше. А Альфонсо, только, когда капелька его крови на них пала, понял, что причиной их плача является он. Тогда он отполз в сторону, и прислонившись к дереву, смотрел неотрывно на колыбель, из который тремя фонтанами вырывались крики.

Гораздо более тихим, успокоившимся голосом говорил Альфонсо:

— Я изменюсь. Вы не услышите больше этих воплей. Я буду спокоен, и нежен, как ваша мать… — на мгновенье он замер до крови прикусив губу, а затем, спокойным голосом продолжал. — Так же, как и она, буду петь для вас колыбельные, рассказывать сказки. Клянусь, что вы не услышите моих воплей…

Младенцы продолжали рыдать, а Альфонсо боролся и с подступающей слабостью, и с болью, которая новыми воплями рвалась.

А Тьеро, присел рядом с ним, и, положивши руку на плечо, говори:

— Ты молодец, молодец… Ты такой человек… После всего пережитого, ты, прежде всего, об их благе заботишься. Ты, как богатырь, внутри… Но, телом ты так слаб — эти ягоды, которыми мы питались — они не могут заменить еды мясной. Вот что зайчатины принесу. А ты поспи пока. Да и братья, увидев, что ты спишь — успокоятся.

Сказавши так, Тьеро, точно его подбросили метнулся в заросли…

Рыдали, и не думали успокаиваться младенцы.

— Поспать пока. — повторил слова Тьеро Альфонсо и прикрыл глаза…

Вспомнилась последняя ночь. Что, если все повторится вновь? И, вновь, будет его терзать ворон, и требовать убийства Тьеро…

— Нет, нет, нет. — застонал он, и вскинул голову на вопль младенцев. — Простите меня… Но как же мне вас успокоить?.. Вот, слушайте:

— То ли дождик, сын мой милый,
Над землею пролетал.
То ли ветер — ветер силой,
Лист последний забирал.

По окошку темный саван —
Тихо дождик застучал.
И так будто смерти ладан
Там по улице летал.

В этом тихом увяданье,
Под дождем заснут поля.
В снеговое туч мерцанье,
Вскоре ляжет вся земля.

Ты закрой глаза, мой милый,
Под осенний, поздний дождь;
Сладко спи, мой брат любимый,
Под осенний, поздний дождь.

И сам, Альфонсо от этой песни заплакал — представилось ему поля, леса — все потемневшие, без единого листика; дует, дует ледяной ветер; уныло шумит замерзший дождь, и вокруг — ни души; и тут еще чувствие отверженности…

Плакали и братья — они ждали светлого чувства, но слышали только боль.

— Может, сказку вам рассказать?.. Но, какую же сказку?.. Я могу кое-что вспомнить, но все темные сказки — с болью, с разлукой, с безысходностью. Простите вы меня…

Он помолчал некоторое время, а малыши все плакали. И на душе Альфонсо, несмотря на изможденность, не было покоя:

— Дождик, листьями играя,
Над землею пролетал,
Сам, о солнышке мечтая,
Сказки светлые шептал.

Есть земля, у края света,
Там — два разные дворца.
Так в одном — жар златый лета,
Солнца то дворец отца.

А другой, в сребристый саван,
Лунной матушки одет,
Голос нежный — сонный ладан,
Льет оттуда много лет.

Два прекрасные созданья,
Никогда вам встречи нет.
Что людские все страданья,
Пред разлукой вечных лет?..

И опять вышло у Альфонсо мрачно, хоть и не хотел он этой мрачности. Ведь — первые три куплета были из светлой сказки про Солнце и Луну, и пропел он их, кажущимся спокойным голосом; последний же куплет, ворвался из мрачного сказанья про разлуку, прекрасной эльфийской девы, и ее возлюбленного после того, как их королевство было разграблено орками.

Но младенцы, должно быть, уставши плакать, были усыплены первыми куплетами. Только они замолчали, улеглись, как открыл свое око Сереб — и была в его внимательном взгляде жалость к Альфонсо.

— Ну вот, ну вот. — уже не в силах плакать, шепотом обращался юноша к коню. — Все-таки я их успокоил; кто же успокоит теперь меня? Уж не ты ли?.. Заснуть ли — нет, теперь я боюсь заснуть.

Но, все-таки он заснул. И, когда пришел на полянку Тьеро — принес зайца; спал крепко, и, казалось, безмятежно. Но то, что творилось под окровавленной маской ни Тьеро, ни Сереб не ведали…

* * *