Ворон

Зазвенели, падая на мостовую клинки, и с радостью, как на вновь обретенных друзей, смотрели друг на друга недавние противники. Какой же это был восторг: после боли, вновь чувствовать, что никаких «врагов» и нет, что кругом только друзья!

Теперь они ступали друг к другу с раскрытыми объятиями. И, когда они обнялись, черный лебедь запел:

— А теперь вам надо спать… спать… Как после долгой болезни, вам нужен крепкий, живительный сон…

Люди повернулись, собираясь уходить к своим домам, но лебедь пел:

— Нет, нет — ни к домам,
И не к знойным жилищам,
Но к сладким холмам,
Но к раздольным ветрищам.

Там травы раскроют объятья свои,
И вас поцелуют их братья цветы.
И бабочек ярких на небе рои,
Нагонят в вас виды святой дремоты.

Все это, ранее запретное, до сих пор еще непознанное, но связанное с чудесными, любимыми теперь эльфами — манило их. Поскорее хотелось уйти от этого кошмарного места, где так сильно пахло кровью…

Но из, кто мог идти, не все покинули площади. Были такие, которые поглощенные горем потери близкого человека, сидя рядом с его телом, и не слышали лебедей. Некоторые остались и просто из сострадания, и так велико было это неожиданное им чувство, что они плакали. Такие разносили завалы; подняли и большую повозку, но под ней уже никого не нашли живого. Раненых же эльфы просили подносить к памятнику цветов, где уже готовились отдать свои силы на их излечение.

Конечно, нельзя было так быстро всем покинуть площадь. И шли-то неспешно; вытекали по двум улицам, ведущим к воротам. Шли не разговаривая, но с ликами воодушевленными. С ними отправлялись и «румяные», и некоторые из «желтоплащих», которые спешились, сорвали свои плащи, и выделялись лишь тем, что были более полными.

Однако, другая часть «желтоплащих», так и остались около скамеек, где обвиваемые солнечным светом, то робко начинали улыбаться, то напрягались и с испугом поглядывали на эльфов. Так дождались они того времени, когда площадь значительно опустели, и начали отступать в ту сторону, где виднелся несуразный дворец.

— Куда же вы? — окликнул их один эльф. — Зачем бежать? Сбросьте-ка вы лучше свои э-э… «наряды» — в них то вам и жарко, и тяжело, да идите за народом. Уж поверьте — никто на вас зла не держит — вы то самыми несчастными были.

Придворные переглянулись, видно было, что некоторые из них и не прочь пойти за своим народом на поля, однако — большая часть все еще боялась. Один из них кричал неискренне:

— Нет! Если вы такие добрые, какими хотите показаться, так дайте нам уйти, и жить так, как мы жили раньше!

На это черноволосый эльф усмехнулся и молвил:

— Что ж — конечно идите. Если вам хочется провести эту чудесную ночь среди смрадных, грязных стен, так — воля ваша… А жить, как прежде. Что ж — тоже воля ваша. Сможете жить, так живите. Только знайте, что те, кто вас кормили больше уже вас кормить не станут, и дворец ваш снесут; построят на его месте новый, действительно красивый. Только вот не дадут вам его засорять — во дворце том и музей, и библиотеку устроят. Подумайте: — кормить они вас не станут… А, может и станут — из жалости; не как властителей, а как немощных. Так что вы подумайте…

— Идем, идем!!! Не слушайте их! — вскрикнул некто с тройным трясущимся подбородком, с лицом похожим на жабье.

И вот эта, довольно объемная толпа стала продвигаться ко дворцу. Продвижение, правда, было через чур медленным — ведь, там было слишком много разъевшихся, перенервничавших; некоторые даже в обморок пали, и их пришлось нести…

* * *

Маэглин, с тех пор как появились эльфы, не издал ни единого звука; не шелохнулся. Казалось, что человек этот пребывает в состоянии задумчивом, спокойном; но, все-таки, иногда в глазах его такой пламень вспыхивал! Иногда, вдруг, жилы на его руках надувались, и видно было, как бьет в них раскаленная кровь.

Знал бы кто, что творилось у Маэглина в душе! Даже и удивительным показалось бы, как под этой невзрачной внешностью сдерживаются чувства столь сильные.

Почти все время он смотрел себе под ноги, сначала — на ржавчину, потом — на лепестки; но ржавчина иль лепестки — ему было все равно — он их не замечал. Иногда бросал короткие пламенные взгляды на возвышение, где стояли придворные.

А дело было в том, что он увидел девушку, похожую на ту единственную его любовь, которая уехала навсегда из Туманграда к западным землям. Вернее будет сказать — очень мало она на нее была похожа, но Маэглин сам себя уверил, что это действительно Она.