Ворон

И несмотря на то, что предстояла всем им уже через несколько часов страшная казнь, совсем не было страшно — напротив, мысли все текли светлые, как прозрачная глубина хрустальных ручьев; и, стоило только закрыть глаза, как представлялся высокий и пышный, заполненный птицами лес.

Тут чья-то широкая ладонь легла Барахиру на лицо. Он сразу понял — это не Маэглин! Ладонь была жесткая как камень, и из под этой тверди исходил жар. На ухо зашептал ему жарким дыханьем, старческий голос — и была-то в этом голосе такая доброта, что сразу Барахир ему доверился:

— Не бойся, я не чудовище. Хотя… лицом теперь, наверное, и на чудовище похож… Но я помогу тебе…

Барахир почувствовал, что путы спадают с его тела, и тут же развернулся, пытаясь разглядеть своего освободителя, однако виделся только расплывчатый, неясный контур.

— Кто вы? — спросил Барахир.

Старец вздохнул, и в это время туманную вуалью полетел шепот — такой печальный, что слезы выступили из очей юноши:

— Прощай, милый брат, Эллиан. Твой дух уже стал свободным…

Барахир обернулся, и увидел, что те эльфы, которые еще могли, склонили головы, и ярким звездопадом падали их слезы. Они плакали по молодому эльфу, который не выдержал голода, и побоев — тело его, оставленное духом, лежало, окруженное светлой аурой; и лик его сиял и веял теплом, каким веют цветы и травы в ночи, храня память об оставившем их Солнце.

И эльфы пели на родном своем языке; и уже потом, разговаривая со старцем, Барахир попросил у него те строки перевести. Старец перевел, сказав при этом, что перевод с эльфийского сотканного из света звезд языка, на язык земной, человеческий — дело не благодатное, ибо не дает оно представления об истиной красе тех песен, но лишь отблеском в воде замутненной смутно пробегает:

— Когда последние темные листья,
На ветках в печали шуршат,
Холодные строки, во власти наитья,
Из губ моих бледных летят:

«Вот солнце из туч прорывается светом,
Коснулось холодной земли…
И я вспоминаю, как давним уж летом,
Мы вместе со смехом здесь шли.

И так это явно, в недолгом сиянье,
Что имя твое я шепчу.
Последние листья падут в увядание —
Тебя я увидеть хочу».

Эльфы еще говорили, прощаясь со своим другом, и голоса их тоже были похожи на пенье.

И тогда Барахир вскочил на ноги, метнулся к решетке, вцепился в нее — со всех сил дернул — решетка слабо дрогнула — уж она-то была скована с усердием.

— Оставь. — молвил старец, когда Барахир, с рычаньем, дернул ее еще раз. — Если бы это было так легко, так, думаешь, хоть один из пленников здесь остался? Ну а свобода — она в каждом, кто борется за нее живет. Иного-то и на поля, да в леса весенние выведи, а он будет, как в темнице томится своими желаньями — золотом ли иль еще чем. А иной, истинно мудрый, и в темнице будет чувствовать себя свободным. Ибо скажи, какие стены, кроме возводимых нашей глупостью, да слабостью могут остановить свободный творческий дух? Что может остановить мечты? Ведь, и среди стен слагают песни звездному небу, ведь и в разлуке посвящают стихи возлюбленной — а, значит, дух-то в это время свободный, со звездами, да в любви. И все что могут эти несчастные палачи — ограничивать передвижения наших тел…

Пока старец говорил, Барахир успокоился. Он повернулся и старался разглядеть лик говорившего. Слишком мало было света, и виделись только выступы, слишком корявые, чтобы принадлежать человеческому лицу.

— Расскажите про себя. — попросил он трепетным голосом, волнуясь.

— Ну что ж — почему бы и не рассказать? Быть может, описание моей жизни, которая нерасторжимо с этим городом связана, покажется тебе занимательной, а то и поучительной…

— Город в которой вам не посчастливилось попасть, был основан три столетия назад, неким Урадом, о котором в нынешней истории больше вымысла, чем правды..

По всей видимости, Урад этот был человеком очень умным, и, по-видимому, он пережил рабство. Он пришел сюда с горсткой людей, таких же как он — свободолюбивых, желающих для всех равенства, да любви братской. Иначе — задумали они жить, как и следует человеку, в том краткой вспышке между вечностями. Стали они строить город, названный Мировом.

Город никогда не был столь прекрасен, как города эльфов, но он выглядел вовсе не таким уродцем, каким стал ныне.