Ворон

Догорал, шипел под дождем костер — вот как-то резко оборвался, и на его месте осталась груда, испускающих пар, углей.

Все выбрались из под развалин, и Мьер проговорил:

— Ну, Хэм, знаешь ли… Из-за тебя нас всех едва не раздавило.

— А я думал, что еще немного и ума сойду. Это ж надо такое придумать — это ж похлеще орков! Бывают безумные, но те то безумные порознь, а эти все вместе собрались, напридумывали каких-то законов, вот и живут по ним радуются!.. Бр-рр! — он помотал головою и поднял ее навстречу дождю. Уже значительно тише и спокойнее пробормотал. — Безумие то какое…ть.

— Понимаете теперь?.. — заплакала девочка, которая стояла на мостовой — в глазах ее блистали слезы.

— Да… — тихо произнес Эллиор.

— Ничего то вы не понимаете! — с жаром воскликнула она. — Мне десять лет, и я должна была быть такой же тупой, как моя мамаша, как все эти, на которых вы тут нагляделись!.. А почему же я такой не была?! Почему? Меня, думаете, учил кто-нибудь?! Да — никто меня не учил…

Тут она зарыдала — эльф сделал было плавный шаг к ней навстречу, однако, она отстранилась; воскликнула:

— Нет — подождите! Я еще не досказала! Дайте доскажу, а потом и лезьте со своими утешеньями! Думаете, мне легко было?! Да я… Знали бы вы, сколько раз я плакала; знали бы вы, как ненавидела я всех их!.. Все видели?! Все ли поняли теперь?..

Эллиор все-таки опустился перед ней на колени, но девочка отступила еще на шаг:

— …Один раз я случайно обмолвилась… Меня чуть на костре, как ведьму, не сожгли! Вмешался мой папаша — выкупил! Потом целый месяц я должна была по двадцать часов на дню работать! Я чуть не умерла тогда, но все, и мамаша моя — все хвалили благость моего папаши, ну а в меня — плевали! Понимаете ли теперь, отчего я так в лес стремилась?! Я думала — там нет такого, там спокойно, а там… там тоже безумие…

Эллиор стоял перед ней на коленях и, глядя прямо в глаза, говорил:

— У тебя чистое сердца, но, ты все-таки доверилась одной из ваших легенд — мол лес это благость. Благость то благость — только не этот. Этот лес околдовал вас, заманивал жертвы…

— Да, да. — кивнул Мьер. — Вы тут плодились, с ума сходили; а он рост да рос, вами подкармливался…

И вновь говорил Эллиор:

— Но пойдем с нами, и ты увидишь, что есть такая жизнь, о которой ты мечтала. Ведь, не даром же ты стремилась вырваться — ведь, значит, чувствовала, что есть иная, истинная жизнь. И я говорю тебе: есть такая жизнь! Пойдем с нами, и ты сама все увидишь. Веришь ли?..

Она кивнула и тихо молвила:

— Да, верю.

— Хорошо! — громко выкрикнул Хэм. — Тогда скорее идем за караваном — а то мы уже сколько часов потеряли!.. И не говорите ничего про сон — вовсе я не хочу спать! — тут он прикусил губы, так-как рвался зевок, и, вообще — глаза слипались.

Эллиор достал флягу, и, как открыл ее, так сразу на площади стало как-то и уютнее, и светлее. Он дал отпить сначала девочке, потом хоббиту, Ячуку, Мьеру, и сам сделал последний маленький глоток. Фляга опустела, однако все почувствовали такой приток сил будто хорошо выспались, а потом — крепко позавтракали. Хэм даже заявил:

— Эх — бочку бы такого добра — выпил бы, да и один весь этот караван орочий раскидал!

Тут девочка вздрогнула; вопросительно взглянула на Эллиора. Эльф отвечал ей:

— Видишь ли — мы должны вызволить из плена одного нашего друга…

Девочка с готовностью закивала:

— Да? Да?! Что ж вы мне раньше то не сказали? Как же может живая душа томиться в плену? Это так страшно! Я же сама все это знаю!.. Что ж мы тут стоим — пойдемте, пойдемте!

Они оставили площадь. На улицах было достаточно темно, чтобы спотыкаться на каждом шагу о обгорелые бревна. Вновь прошептал слова заклятья Эллиор, и вокруг засеребрилась аура света.

Когда они прошли останки стен, и разгребая травы, направились в сторону дороги, Мьер усмехнулся:

— Если они до леса не дошли, обернуться сейчас, этот свет увидят — так побросают свои кнуты, да бросятся к этим елям бежать! Конечно, нас за врагов примут — они ведь всех, кто по их законам не живет, за врагов принимают: всех бояться, всех ненавидят…

И тут произошло то, чего никто не ожидал: зашевелились травы, и в ауру света, заискивающе улыбаясь, выступил тот щуплый человечек, который несколькими минутами раньше так надрывался на площади. Он выставил вперед пустые ладони, склонил голову, и стремительно, захлебываясь словами забормотал:

— Я с самыми мирными намерениями, я хочу вам добра. Я ваш друг. Извольте представиться, мое имя Сикус, я был советником при одном безумном правителе в одном безумном городе. Впрочем, ни правителя, ни города больше нет — осталось только воспоминанье, но воспоминанье совсем ненужное!.. Впрочем, что говорить, вы все видели. И, после того, как все видели, надо ли мне говорить что-то о дружеских своих намерениях? Хе-хе! О нет — вы такие разумные, что, конечно, нечего тратить пустые слова — и вы, с сердечной благодарностью, примите своего спасителя Сикуса! Хе-хе! Впрочем, вы знайте, что я скромен, и не требую для себя лавров, но я требую к себе уважения, я считаю, что заслужил уважения…