Ворон

Я вспоминаю девять лет боли и вины, когда смотрю ему прямо в глаза, вытаскивая ответы для себя.

— Ты собирался отдать меня им, не так ли?

Лаклэн чешет пальцами лицо и отводит взгляд.

— Я не знаю. Я не знаю, какого хрена я собирался с тобой сделать, Мак. Это не имеет значения сейчас, не так ли?

Отпускаю его рубашку, которую все это время удерживала в своих пальцах, и киваю. Было бы не так больно, если бы он ударил меня ножом.

— Ты знаешь, кто убил моего отца? — спокойно интересуюсь я.

— Да.

Заставляю себя смотреть ему в глаза, хотя это последнее, что я хочу сейчас видеть.

— Ты должен мне сказать.

— Я не могу этого сделать.

— Из-за твоего драгоценного гребаного Синдиката? — ору я.

—  Нет. Потому что я знаю, какая ты, Мак.

Мои губы дрожат, когда я пытаюсь вникнуть в смысл его слов. Я знаю, что он собирается делать. Я знаю это в своем сердце. Так какая разница, если он скажет мне, кто убил моего отца?

— Я разберусь с этим, — говорит он. — Даю тебе слово, Мак. Человек, который уложил твоего отца больше не жилец на этом свете, даже если это последнее, что я сделаю.

Я слишком подавлена, чтобы говорить, поэтому просто киваю. Это не достаточно хорошо, но сейчас слишком много всего происходит, чтобы я могла все обдумать.

— Донован знает, — продолжает он.

— Откуда? — интересуюсь я.

— Сказал, что помнит, что ты из Южного Бостона. Он знал, что вы с Талией были подругами. Сложил «а» и «б». Я не знаю.

— Он не рос в Южном Бостоне, — уверенно говорю я. — И я не знаю этого парня. Это чушь собачья.

Лаклэн пожимает плечами. Независимо от того, как Донни узнал, это все еще спорный вопрос. Единственное, что сейчас важно, это последствия.

— Тебе нужно было прийти ко мне, — говорит он. — Тогда бы я сказал тебе, что не имею никакого отношения к исчезновению Талии. И никто из парней не имеет к этому отношения.

— Ты не знаешь этого наверняка.

Его кадык перекатывается на шее, и он откидывается немного назад, чтобы посмотреть на меня.

— Верно.

Я открываю рот, но у меня уходит минута, чтобы заставить звук выходить изо рта. Я боюсь услышать то, что он скажет.

— Откуда?

— Она проводила свое время в другом клубе, — говорит он. — С одним из русских.

Я отворачиваюсь, потому что уже нутром чую, к чему он клонит. Он подтверждает мои подозрения, которые были у меня с самого начала. Это был русский, о котором она говорила. А теперь мое время истекло, и я никогда не узнаю, кем он был.

Когда я снова начинаю говорить, у меня хриплый голос.

— И что теперь?

Лак сохраняет торжественное молчание, пока выходит из меня и надевает штаны.

— Теперь садимся в машину и едем.

***

В машине обманчиво тихо, что только делает все невысказанные мысли громче. У нас разногласия. Океан лжи связывает нас и разрывает на части.

Когда Лаклэн сказал, что мы куда-то поедем, я не думала, что он имел в виду, что это будет несколько часов. Я не знаю, куда он идет. Сомневаюсь, что и он это знает. Я знаю, что Лак собирается сделать это. Но это занимает у него много времени.

Я приняла свою судьбу в тот момент, когда залезла в его машину. Я знаю, что он должен сделать, даже если он сам не может этого признать. Другого пути нет. Это кодекс, по которому он живет. Его преданность принадлежит Синдикату, и я не настолько глупа, чтобы думать, что могу изменить это. Я не позволю себе поверить, что могу это изменить. Так легче, зная и принимая то, что он собирается сделать. Я не буду противиться ему.

Либо он, либо я.

Вот что я продолжаю твердить себе.

Я пытаюсь забыть тот факт, что он планировал передать меня русским. Он знал, что ему придется жениться на ком-то другом, и мы не можем быть вместе. Он лгал мне, как я лгала ему. Мы не можем отбросить все это. Все это невозможно преодолеть.

И куда, к какой жизни мне придется вернуться в любом случае? Талии больше нет. Скарлетт — волк-одиночка. Я никогда не понимала, насколько пустой стала моя жизнь, пока он не появился в ней. Он сделал это со мной. Он сказал, что я разрушила его, но это он полностью уничтожил меня. Все было хорошо, когда я была одна. Когда мне не нужно было чувствовать, думать или заботиться о ком-то еще. Конечно, мне было грустно и тошно, но я была в порядке. Теперь я кто угодно, но только не та, что была раньше.

Лаклэн заставил меня хотеть того, чего мне никогда не суждено было иметь. Он заставил меня плакать и говорить слова, которые я не думала, что когда-нибудь произнесу снова. Если бы мой отец был здесь, он бы сказал, что я — жалкая. Что я сама виновата в своей слабости. И он был бы прав. Но другого выхода не было. Я думаю, что я всегда была жалкой, когда дело касалось Лаклэна. Он одним взглядом уничтожил мою броню. Одним прикосновением. Одной команды из его уст хватило, чтобы я принадлежала ему. Я рабыня этого парня. Его власть надо мной смехотворна. И теперь, когда я умру, я могу сказать это без обиняков.