Ворон

– Не слушай его. – Артёмыч подмигнул Диме. – Он тебе тут такой пурги нанесёт, только уши открывай.

– Да говорят тебе! – нахмурился Витя. Решил изобразить голос повстречавшейся ему рыси.

Подбоченившись, он и в самом деле стал икать, но звук получился какой-то ослиный. Артёмыч, начавший что-то говорить, запнулся, скривил губы, потом зашёлся в хохоте – так, что лыжи повываливались у него из рук. Витя, недовольный своей попыткой, стал икать ещё громче.

Юноша сдерживал улыбку. Ему было обидно за Витю. Он верил ему и хотел побольше услышать про рысь и других животных тайги. Николай Николаевич, повидавший ещё больше зверья, редко рассказывал о них. Впрочем, у Димы раньше не было возможности нормально пообщаться с дядей. Приезжая в гости, тот запирался с папой на кухне, откуда доносились лишь приглушённые голоса, такой разговор и не подслушаешь. С племянником Николай Николаевич говорил коротко и по делу – даже этим летом, когда они целую неделю провели вместе.

Витя, живший в Ангарске и работавший сторожем на овощной базе, был пухлый, почти толстый. Когда он улыбался, его лицо становилось совсем круглым. Артёмыч, пошучивая, говорил, что у Вити «морда такая, на тракторе не объедешь». Однако полнота не мешала ему охотиться и ходить на лыжах.

Дима только вчера с удивлением узнал, что раньше Витя работал учителем музыки и до сих пор давал частные уроки игры на фортепьяно. Никто толком не объяснил юноше, почему охотник уволился из музыкальной школы. Сам он промолвил только, что устал от суеты, от детей, что сторожем в его возрасте работать спокойнее.

Заливистый, лающий смех Артёмыча перекрывал все оправдания Вити, и тот наконец умолк, а потом и сам рассмеялся. Обеспокоившись, залаяла Тамга. Она не понимала, что происходит и чем вызван переполох. Наконец и Дима не сдержался. Лишь Николай Николаевич оставался спокоен, с безразличием поглядывал на хохочущих друзей.

Вскоре веселье для Димы сменилось огорчением. Дядя сказал ему, что и в этот день охоты на соболя не предвидится. Охотники ненадолго выйдут в лес, чтобы проверить соболиные следы, а весь день будут заготавливать дрова и готовить капканы.

Юноша окончательно расстроился, узнав, что его даже не возьмут в тайгу на разведку. Дядя наказал ему вымести зимовье от всякого сора и поработать лопатой – высвободить заметённое сугробом окно.

С веником в руках Дима вышел на крыльцо. Провожал охотников и завидовал лайке – её, конечно, никогда в доме не оставят.

Николай Николаевич указывал путь, но не всегда шагал впереди – тропить твёрдый снег было нелегко, и мужчины сменяли друг друга. Тамга бежала рядом с хозяином, принюхивалась, оставляла за собой извитый пунктир следов.

К январю в этих краях снега выпадет ещё больше, тогда уж с собакой поохотиться не удастся: утопая в сугробах, она не сможет преследовать зверьков. Останется только расставлять плашки и капканы или уходить севернее, к плоскогорью, где глубоких заструг[6] никогда не бывает.

В одиночестве в сумрачной избушке, в окружении дикой тайги, где бродят голодные волки и рыси, Диме стало не по себе. Страх был мимолётным, отступил, едва Дима принялся мести пол, но юноша не захотел его отпускать, решил потешиться им и так прогнать скучное время. Представлял, что буран уводит охотников к погибели, что их встречает разъярённый шатун. Их безжизненные, изодранные медведем тела погребены под снегом, и Дима остаётся один – неопытный четырнадцатилетний подросток посреди опасной чащобы.

Он раззадоривал себя такими мыслями, чувствовал, как страх холодит грудь, и радовался этому. Будет что рассказать Сашке и Кристине. Пока они листают учебники, корпят над домашним заданием, он выживает в лесу. Из разведки вернулась лишь Тамга. Раненая, но живая. Дима вылечил её, затем начал охотиться с ней на соболя – не сидеть же без дела! Повстречал злобно икающую рысь и медведя, убившего охотников. Тот узнал вкус человеческого мяса и захотел добавки. Дима убежал от него, а потом заманил в ловушку. Насадил на острые колья и умертвил выстрелом из ружья. Нет, ударом топора! Пробил ему макушку и – «Headshot!». Сделал на память ожерелье из когтей и клыков. Снял с медведя шкуру. Высушил её и стал носить вместо маскировочной накидки. Теперь уж ни один хищник не решится к нему подойти. Он стал хозяином тайги, настоящим мужчиной. Мама не узнает его. И да, перед смертью медведь успеет полоснуть его когтями по лицу – оставит три шрама, рассекающие бровь и щёку. Друзья, увидев его, побледнеют: Сашка – от зависти, Кристина – от восторга, Артём – от ужаса.

Дима вновь и вновь повторял эти сцены, выжимал из них последние капли страха, наслаждался ими, смаковал их. Под конец добавил схватку с рысью и волком, нет – со стаей волков, окруживших его в чащобе и скаливших белоснежные клыки.

Юноша убирался с особенным рвением, надеялся на похвалу от дяди. Даже протёр пыль на полках, смёл с них целое полчище засохших жуков и мотков паутины. Заодно внимательнее рассмотрел детали охотничьего быта.