Воробей. Том 1

А вот младший, Сашенька — он другой. Дал бы ему Господь здоровья богатырского, этот сорванец дырки бы в табурете пятой точкой выжигал. У шпаненка все было чересчур. Болел он так, что доктора за голову хватались. А в краткие периоды относительного безхворья мелкий умудрялся поставить на уши весь не маленький генеральский дом. Причем глаза сорванца горели таким неукротимым азартом, таким внутренним огнем, что все вопросы — на чем еще в его теле душа держится — отпадали сами собой.

А еще, младший был безмерно любопытен. И при этом, столь же безмерно целеустремлен. Это значит, что если чадо решило сунуть нос в какую-нибудь дырку, значит рано или поздно, это непременно случится. Даже если нельзя и за пацаном постоянно присматривает целый отряд мамок-бабок.

Каюсь, но в этом его, сводящем Надежду Ивановну с ума, увлечении аэропланами, в не малой мере виноват я. Тогда еще, в том самом непростом для страны и меня лично семьдесят пятом, кажется — в апреле, очень не вовремя принесли в гостиную свежие европейские газеты. Апанас принес.

Белорус здорово постарел, мучился опухающими ногами и болями в суставах. Любой другой на его месте, конечно же, поддался бы уже на уговоры присесть отдохнуть. Позволил бы действовать более молодой прислуге. А он, мой верный, ворчливый, шаркающий пятками войлочных чуней по паркету, сутулый дядька, все не мог успокоиться.

В общем, старик аккуратно пристроил пачку серых листов на край стола и, бормоча что-то себе под нос, поскрипел в сторону кухни. А Сашка, сидевший у меня на коленях, тут же ухватил ту из газет, на первой полосе которой было изображение чего-то похожего на воздушный шар. К слову сказать, в отличие от старшего брата, младший в пять уже легко болтал на французском и немецком языках. Ну и худо-бедно, по слогам и с сотней уточнений, читал. Герману, при всей его старательности, такие успехи в овладении иностранными языками и не снились.

— Что это, папа, — Александр, водя по пачкающимся типографской краской листам тонким, словно бы полупрозрачным пальчиком, прочел:

— Le Zenith. Аэростат. Что это, папа?

В статье значилось, что трое отважных французов, господа Кроче-Спинелли, Сивель и Тиссандье, на аэростате под названием «Зенит», поднялись до высоты в восемь тысяч шестьсот метров. Экипаж установил новый мировой рекорд, однако полет закончился трагически. Не смотря на заранее приготовленные баллоны с кислородом, все трое воздухоплавателей потеряли сознание, и когда аэростат приземлился, выяснилось, что в живых остался лишь месье Тиссандье.

— Наверняка они замерзли насмерть, — прокомментировал только что прочитанную вслух заметку я. — Там наверху, сын, чертовски холодно.

— Видно, эти господа о том не ведали, — заметила, отрываясь от бумаг Наденька.

— Они просто не спросили папа, — обрадовался Саша. И тут же добавил на немецком. — Мой папа знает все!

— Это совсем не так, — принялся отнекиваться я. — Совершенно все ведает только Господь Всемогущий.

— Значит, вы, папа, будете сразу за ним, — нахмурил бровки пятилетний малыш. — И ежели те воздухо… Как?

— Воздухоплаватели.

— Да-да. Если бы они вовремя спросили бы папа, верно, ныне были бы живы.

— Ты веришь, что твой отец дал бы им дельный совет? — притворилась неверующей Надя.

— Сам Государь не чурался советами отца, — угрюмо, оторвав глаза от очередной книги, ввернул Герман. — Что приличествует императорам, инородцы должны за великую честь принимать.

— И что бы Главный Советник Императора, — супруге удалось голосом так расставить акценты, что все в зале, даже девушки горничные, обирающие сухие листья с комнатных растений, поняли ее сарказм. — Сказал бы отважным французам?

— Чтоб одевались потеплее, и завязывали шарф? — предположил Саша. С шарфами у мальчишки были особенные, неприкосновенные отношения. Что деталь одежды, что малыш взаимно отталкивались, какими бы узлами не завязывали одно на другом.

— Нет, — отсмеявшись, сказал я продолжающему ждать ответа младшему. — Сказал бы, чтоб бросали маяться дурью. Аппараты легче воздуха — это тупик. Будущее за аэропланами.

— Аэро-пла-на-ми? — по слогам повторил за мной Саша, и его глаза загорелись от любопытства. — Что это такое?

И я, невольно заразившись исходящим от его маленького, теплого тела азартом, тут же свернул из газетного листа простейший самолетик. Ну и, коротко замахнувшись, отправил это первое в России оригами в полет через всю гостиную.

— Что-то в этом роде, — пояснил я хлопавшему от восторга в ладоши Саше. — Только большой, с пилотом и мотором. Так, чтоб можно было взлетать и садиться, как того пожелаешь.