Вор крупного калибра

А вот что? Это пока было покрыто мраком. Обдумывая возможные варианты и занятый этим до полного самозабвения, Колька спешил вернуть карту доброму Остапчуку и чуть не подпрыгнул, когда добрый Остапчук зарычал:

– Это еще что, я тебя спрашиваю?

– Елки… то есть виноват! – Колька принялся быстро и как можно аккуратнее стирать следы своих изысканий.

Удовлетворенный его рвением, Остапчук тем не менее зорко бдил, чтобы и следа мела на карте не осталось.

– Смотри у меня… это еще что за геометрия у тебя?

– Ничего.

Остапчук, присмотревшись, ткнул толстым пальцем в точку на карте:

– А, Млин горелый. Тут в свое время, еще до войны, дом лесничего стоял, мы еще мальцами туда бегали. Грибы-ягоды. Был там такой дед Петр, с империалистической войны на культях вернулся. Ох и рукастый, все дубы сажал да выхаживал. А уж байки травил – домой возвращаться боялись.

– Что, недалеко отсюда? – невинно спросил Коля.

– Да с час ходу. Как Петро помер, так и сгорел дом. Так, ты чего тут? Сыпь отсюда.

Столкнулись в коридоре с Акимовым, который выходил из «парилки» – так теперь именовался кабинет начотдела, – как из настоящей бани – красный и мокрый.

– Салют, Пожарский, как жизнь молодая? Опять в индейцев играешь?

– Да так… – неопределенно протянул пацан. Очень ему хотелось поспрашивать, что там с Черепом, да и вообще, но, глядя на Акимова, не решился. Что-то подсказывало, что не до него сейчас человеку.

Однако, на Колькино счастье, Акимов собирался перекурить очередную головомойку на свежем воздухе, грех было не отправиться с ним – все равно ж по пути.

На улице предложил Акимову «герцоговину», тот крякнул, глянул с братским укором, но взял. Подымив в полном молчании с полминуты, Сергей начал сам:

– Откинулся Череп.

– Как?!

– Застрелился. Из «мелкашки». Снял сапог, улегся, дуло в рот – и вася-кот.

– Точно?

– Точнее не бывает, сам видел.

– Дела-а‐а…

Посидели молча, потом Николай попытался начать:

– Так ведь Герман…

– Так, Пожарский, – строго начал Акимов, отщелкнув окурок, – ты со своим Германом уже даже меня задрал. Сказано тебе – застрелился Череп, что тебя не устраивает?

– Вакарчук не устраивает, – тихо, но упрямо ответил Николай. – Не устраивает, что он о чем-то с Черепом сговаривался, что у них общие дела, а всем положить на этот факт, что он тушенку скупает чужими руками и таскает куда-то…

– Какую тушенку, что ты мелешь?

– А такую, в магазине, – запальчиво проговорил пацан.

– Ну да, скажи еще, что он спекулянт.

– А с Черепом о чем они базарили, что у них общего?

– Ша, – скомандовал Акимов, – за дружков твоих разговор имеется.

– Каких дружков?

– Оборванцев. Анчутку с этим, как его, беса, Пельменем.

– И чего? – настороженно осведомился Колька.

– А вот что. Герман-то понятно, а вот что у тебя общего с домушниками?

Колька осекся.

– Видели твоих дружков, волочащих предметы домашнего обихода, им не принадлежащие, – сухо изложил Акимов. – Проще говоря, волокли они сворованные подушки и матрасы, сожрав до того чужое варенье.

– Враки, – неуверенно заявил Пожарский.

– Ага, – саркастически кивнул Сергей, – много папах в районе и в близлежащих территориях.

– Каких папах?

– Хорош ваньку валять. В общем, так. Если вдруг случайно увидишь их, так и скажи: взяли они не ту дачку, и, ежели попадутся мне на глаза, пусть не обижаются.

– Да я…

– Да, и ты. И ты, будь так добр, о своем условном не забывай.

– Это что же получается, – медленно, точно в голове укладывая, снова начал Колька, – прямо под носом у всех преступные дела крутятся, а я же еще и виноват?

– Твоя виновность уже подтверждена вступившим в силу приговором суда, – жестко ответил Акимов. – Ты что ж, думаешь, если громко кричать: «Держи вора!», то тебя в воровстве не заподозрят?

– Я не вор!

– Вор, – оборвал Сергей, – именно вор, пока, во всяком случае. Пока судимость с тебя не снимут, так и будешь вором, понял? А потому изволь держаться в рамках и смотреть под ноги. Про друзей своих крепко-накрепко запомни: влезли они в дом Героя Советского Союза и пусть молятся, чтобы не попасться. Это их последнее художество было. Не посмотрю, что несовершеннолетние – упеку по максимуму, юшкой умоются… понял?

– Да понял я, понял.

– А понял, так свободен, – пряча глаза, приказал Акимов.

* * *

Колька практически бежал по улице, и голова его кипела, как чайник.

«Вор. Вот так, значит, да? Так, стало быть?! Ну ладно… везде, кругом я виноват! Ворюга-домушник – я, пионер никудышный – снова я, сын труса – опять я. Испортил Ольге жизнь…»

Он уже знал – хотя Оля и не сказала ни слова, – что первый список на прием в комсомол ей уже не то что не светит, но Михайловна ясно намекнула на возможную постановку вопроса об исключении «за моральное бытовое разложение».

«Кошелка старая, дырявая! – и пионервожатой наверняка сильно икнулось. – А то непонятно, из-за чего сыр-бор… «скромность в быту, моральный кодекс», а сама облизывается на этого… как кошка на сметану! Сволочь».